Ковбои и индейцы

— Ты не беспокоишься обо мне, — крикнула она, — совершенно не беспокоишься! Все, что тебе нужно, — это трахаться со мной, а в остальном ты меня ни в грош не ставишь!

Эдди схватил ее за руки, но она плюнула ему в лицо; в ее голосе звенели слезы.

— Ты только сбиваешь меня с толку! А сам-то, сам ты вон какой сдержанный и невозмутимый, а, Эдди? А все происходящее — просто мелкая ссора, помиримся, и дело с концом!

Из-под двери пробивался желтый свет, и Эдди мог разглядеть лицо Марион — искаженное яростью. Она отчаянно пыталась вырваться. Эдди не на шутку перепугался. Марион упала на пол, он рухнул на нее, чувствуя под коленом мягкий живот. Она вскрикнула от боли, задышала часто и тяжело, как загнанный зверь. Они катались по мокрому ковру, рыча и задыхаясь; она норовила оцарапать его своими короткими ногтями. Села ему на грудь и колотила по лицу.

Мерзкий шум борьбы, фальшивая какофоническая пародия на любовную схватку, абсурдная симфония умирающей любви — Эдди знал, где слышал ее раньше.

Он поднялся и включил свет.

Марион стояла посреди комнаты, сжимая в руках ножницы. Щека в крови, в глазах бешенство. Ее била дрожь. Сбоку на майке виднелась дыра. Она что же, и раньше была там или это его работа? Он шагнул к Марион, с изумлением обнаружив, что смеется. Она попятилась.

— Я это сделаю, — предупредила она, — рано или поздно, но сделаю. Ты ведь этого хочешь, верно, Эдди Вираго? Этого? — Свободной рукой она отбросила волосы за спину. Ножницы она держала так, как ребенок держит карандаш. Лицо пылало ненавистью. — Отвечай! — взвизгнула она. — Отвечай, затраханный ублюдок!

— Пожалуйста, — хрипло выговорил Эдди, — Марион, пожалуйста, успокойся! — Он был мокрый от воды и пота, трусы промокли насквозь, ткань липла к телу. — Расслабься! Перестань психовать!

Марион снова взвизгнула.

— He говори со мной так! — Она внезапно бросилась на кровать. Ножницы вонзились в подушку, в воздухе замельтешили белые перья. Она кромсала наволочку, размеренно повторяя: — Не говори. Со мной. Так.

Она терзала подушку, пока не впала в истерику. Эдди чувствовал себя так, словно каждый удар ножниц метил в него. Он прижал руку к груди и попятился к двери.

— Ты свихнулась, черт побери! — судорожно рассмеялся он.

Марион схватила растерзанную подушку и выкинула ее в окно. Потом швырнула ножницы на пол и, не говоря ни слова, бросилась в ванную. К ее мокрой майке и голым ногам прилипли перья. Хлопнула дверь. Перья порхали за окном, влетали в комнату, оседали на полу, как хлопья снега.

Эдди заплакал. Всхлипывал, закрыв лицо руками. До его слуха донесся стук в дверь; потом он услышал собственный голос, который велел мистеру Пателю убираться. Мысленно он видел, как Марион вскрывает себе вены, лежа в ванне, наполненной красной от крови водой. Но ему было все равно. Он видел, как ее красивая рука свешивается через край ванны — будто она, катаясь на лодке в летний день, уронила руку в воду. Слезы шли откуда-то из глубины души, из горькой и искренней ее части, которую Эдди всегда старался не замечать. Совершенно обессиленный, он рухнул на кровать, как пустая смятая оболочка.

Марион до утра сидела в ванной, а Эдди лежал на кровати. Раз или два он вставал и стучал в дверь, но Марион не отвечала, и ему стало страшно стучать. С первыми лучами солнца Эдди провалился в тревожный сон. Проснулся он с жуткой головной болью, где-то по радио пел «Смоки» Робинсон, а рядом лежала Марион и хотела заняться любовью.

В итоге он так и не сказал ей, что собирается уйти. Просто начал понемножку, день за днем, уносить на работу свою одежду, книги и кассеты и складывал их в ячейки камеры хранения на вокзале Юстон. Иногда его беспокоила мысль, что Марион заметит исчезновение его имущества. Но даже если она и замечала, то ничего не говорила. Они вообще почти не разговаривали. Когда Эдди входил в комнату, она подхватывала свои вещи, молча проходила мимо него и спускалась в холл или в столовую, где и сидела часами: писала письма и беспрерывно курила.

Теперь Эдди выскальзывал из «Брайтсайда», надевая по нескольку рубашек и свитеров. Брюки от костюма он надел под свои кожаные штаны и так, контрабандой, вынес из дома и их. Книги и ботинки запихивал в футляр с гитарой. В последнее утро он оделся, взял футляр с гитарой и вышел из гостиницы, сказав мистеру Пателю, что, скорей всего, вернется поздно. Мистер Патель даже не поднял на него глаз.

— Хорошо, Эдди, — пробормотал он, продолжая писать, — хорошо, счастливо.

В это утро Эдди взял в баре расчет и сказал Джейсону, что если его будут спрашивать, то он уехал в Южную Америку.

На репетиции он спросил у Джейка, нельзя ли пожить несколько дней у него в доме, в Блекхит. Сказал, что дома возникли некоторые сложности и ему нужно залечь на дно и немного собраться с силами. Джейк покачал головой. Момент неудачный, сказал он. К сожалению. У него дома как раз сейчас живет человек двенадцать французов, играющих регги, и места не хватит даже котенка приютить. Он их всех привез из Парижа, чтобы сделать демонстрационные записи вместе с «Сакс машин».