Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х

Чьи-то сильные руки быстро подняли меня из сугроба и ласково встряхнули. Это был давешний собеседник с бледным лицом, рядом с ним виновато жалась овчарка, которую била, но несильно, рукой в варежке девушка – она была в коротком пальто, из-под которого виднелись красивые ноги в синих шерстяных колготках.

– Альма, я тебе что сказала! Дрянь! – орала девушка в колготках.

– Ты живой, Лева? – спросил человек с бледным лицом, девушкой и собакой.

– Слушай, извини, я забыл, как тебя зовут, – пережив легкий стресс, я уже не так стеснялся, как раньше. – Давай опять познакомимся.

Мы церемонно представились: я сказал, что являюсь магистром глинтвейна, а человек с бледным лицом – что он Иван Дроздов, зиц-председатель. Я стал смутно вспоминать, что видел его в университете, но курсом старше.

Иван Дроздов вновь начал задавать свои жгучие, требующие немедленного ответа вопросы.

Но меня это уже не смущало.

– Скажи, Лева, – горячо спросил Дроздов, зиц-председатель, – веришь ли ты в настоящую любовь?

– Ванька, я на тебя сейчас собаку спущу! – заорала девчонка в синих колготках.

Я неуверенно пожал плечами.

– Вот и она не верит! – шумно вздохнул Дроздов, и сразу выяснилось, что за это не очень длинное время он успел выпить довольно сложный состав: шампанское, коньяк и что-то еще.

– Лева, а скажи, как ты думаешь, для чего мы вообще тут живем?

– Это трудный вопрос, – засмеялся я.

– Лева! – заорал Дроздов с бледным лицом. – Ну почему, почему я сразу понял, что ты хороший человек!

И он бросился меня обнимать.

Во время объятий он неожиданно шепнул:

– Слушай, а у вас случайно нет в корпусе пустого номера?

Я отрицательно, но с уважительным сожалением покачал головой – мол, увы, увы и увы, – и Дроздов с собакой и девушкой отправились дальше гулять.

Мне вдруг очень захотелось курить, и я решил вернуться за сигаретами.

Тут опять выскочил одноклассник Тимофеев, который поверх кимоно накинул какой-то ватник, а на босые ноги натянул валенки. Все это выглядело, конечно, очень мило. Теперь казалось, что каратист выскочил в своих белых одеяниях и валенках на босу ногу прямо из постели.

– Извините, – сказал он. – Вас, кажется, Лева зовут? Мне очень неудобно, вдруг я вас напугал?

– Да нет, вроде не напугали.

– Скажите, пожалуйста, – вдруг еще больше смутился каратист-одноклассник Тимофеев, – а у вас в номере горячая вода есть?

– Кажется, есть. А что?

– Нет, ничего, – смутился Тимофеев. – У нас просто нет, и вот я думаю, это везде или не везде?

– Видимо, не везде, – вежливо ответил я. – Душ вы можете и у нас принять. Вроде течет.

– Ой что вы, что вы! – покраснел каратист. – Я могу и холодной водой. Я вообще ведь для чего приехал сюда: чтобы бегать босиком и купаться в снегу. Прана, понимаете?

– Прана?

– Ну это… как бы вам это объяснить… это дух земли.

– Дух?

– Ну да, тут дело не в чистом закаливании, само по себе закаливание мало что дает, необходима прана. Если вы бегаете по земле босиком или купаетесь в снегу, на вас нисходит прана, и вы чувствуете новую ступень бытия.

– Понятно.

– Хотите, я вам книгу покажу по карате? – вдруг просительно сощурился Тимофеев. Что-то было в его интонации такое, что я не смог отказать.

В номере у Тимофеева было не очень светло. Просто это был такой номер – лампочка горела тускло, как на веранде, и только белый снег из окна освещал всю комнату неясным, тревожным полусветом. Я пододвинул к себе книгу и перевернул несколько страниц. Вдруг на разложенном диване обнаружилась девушка в толстом грубошерстном свитере, которая спала, накрыв голову подушкой.

– Спит, – блаженно улыбнулся Тимофеев, кивнув на девушку. – Вот уже пять часов спит.

– Все в порядке с ней? Или, может, заболела?

– Да нет, что вы… Просто у нее небольшая депрессия. Приняла к тому же супрастин. Ну и вот… Но она скоро проснется, не волнуйтесь. А вы не посмотрите, что у нас с водой? Почему-то у вас есть, а у нас нет, хотя номера соседние.

Я вошел в ванную и начал крутить вентиль. Открыл его до упора, пустил струю холодной, и через несколько минут вода забулькала, потом стала ржавой, а потом сразу теплой.

– О! Ура! – обрадовался каратист. – Хотите, я эту книгу вам почитать дам?

– Нет, – сказал я вежливо. – Спасибо. Я, наверное, воздержусь. А у вас ножа нет? Перочинного?

Вернувшись с ножом в наш номер, я застал такую картину.

Все пластмассовые пробки от всех шести бутылок были сожжены огнепоклонником Рабиновичем. Запах стоял просто ужасный. Все окна были открыты настежь. Рабинович в легкой рубашке продолжал читать стихи, согреваясь от внутреннего огня. Девчонки, накинув пальто, яростно резали колбасу и сыр.

– Лева! – свирепо заорала Ермолаева. – Ну тебя только за смертью посылать! Ну что такое, в конце-то концов? Он нам тут такое устроил!

– Да ничего страшного! – недовольно сказал Геннадий Рабинович. – Через полчаса вы буквально забудете об этом запахе. Все выветрится.

– Да уже выветрилось. А нож я принес. Просто меня каратист заговорил. Какой-то он у тебя… странный, – сказал я в сторону Радловой.

Та хмыкнула и продолжила резать колбасу, яростно сдувая челку со лба.