Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х

Она сидела в приемных покоях травмпунктов и больниц, иногда целыми сутками. Носила домашние пирожки. Книги, газеты. Брала на поруки из милиции. Писала письма по месту работы на редакционном бланке.

Меня все это раздражало.

Ее всегда тянуло к молодым здоровым балбесам, которые были моложе ее на несколько лет.

Вина я с собой, конечно, никакого не взял.

Я же не знал, что тут будет такое место.

Мы еще немного помолчали.

Я попытался положить свою ладонь на ее ладонь с невротически обстриженными до самых корней ногтями. Руку она убрала, даже не посмотрев в мою сторону. Кусала травинку и о чем-то думала.

Тогда я просто лег на спину и расслабился. Надо мной висел какой-то первый сумасшедший летний жук и скромно жужжал. Было слышно, как иногда проезжают машины. В субботу утром Москва была совершенно пустой.

Я закрыл глаза, и радужные пятна заскользили перед моим лицом – сквозь веки. Яблоневые цветы кружились от ветра и создавали в голове кутерьму. Я тихо уплывал.

Открыв глаза, я увидел, что Авессаломова насмешливо щурится.

«Зачем вообще эти дурацкие поцелуи? – раздраженно подумал я. – Кому они нужны? Это же прошлый век…»

Здесь были не только плодовые деревья, конечно. Покачиваясь на тонких ножках, шелестели странные голубые цветы. Возможно, это были флоксы, а возможно, фуксии.

И еще что-то росло, и еще, и еще…

Это было похоже на маленькую волшебную дверь в стене. Не зря же она меня сюда привела.

Я приподнялся и положил голову на согнутую в локте руку.

– Ты часто сюда приходишь? – спросил я ревниво.

Она засмеялась.

Выросший в блочных домах, в спальных районах, я всегда мечтал о девушке, которая жила бы в центре Москвы. Я знал, что Авессаломова живет на бульваре, в минуте ходьбы от Центрального статистического управления СССР. И надеялся, что потом мы зайдем к ней, ну может быть на полчаса. Ведь могут же быть у ее мамы какие-то дела в субботу?

Но Ира не хотела отсюда уходить.

Эта девушка была полна героизма, хотя сама, может быть, не осознавала этого.

Когда я думаю о том, как она отчаянно пыталась спасти разных людей, мне порой становится больно. Заслуживали ли мы (мы все) того, чтобы нас спасали? Конечно же нет. Никто этого не заслуживает. По крайней мере, из мужчин.

Первыми, на кого стал простираться этот ее болезненный героизм, были ребята из ее двора – совершенно жуткая потомственная шпана Цветного бульвара, поскольку здесь с 1930-х годов, а то и раньше, селилось всякое московское отребье, внутри этих тихих двориков вокруг Сретенки располагалось, как ни странно, глубочайшее московское дно: старые блатные, просто настоящие убийцы, воры всех мастей, дешевые проститутки (еще тех, былинных сталинских лет), густо накрашенные и пьяные с самого утра, вообще люди, не знающие пощады, у которых была какая-то совсем уж своя мораль. Именно они устроили после войны в прилегающей к Сретенке Марьиной Роще и в далеких Сокольниках огромную воровскую республику, все они уходили из жизни легко, харкая кровью, оставляя в этих дворах следы своей первобытной культуры, – и они, эти следы, вообще-то никуда не девались вплоть до 80-х годов, а то и позже. Здесь нельзя было оставаться одному в темноте, здесь обязательно были дворовые банды, правда теперь они состояли уже не из здоровых мужиков, как после войны, а из ребят двенадцати-тринадцати лет. Они попадались на смешных преступлениях, которых настоящие воры уже не совершали: залезали в открытые форточки самых обычных квартир, грабили табачные ларьки, в которых нечего было взять, кроме спичек и сигарет, они избивали одноклассников, требуя денег, и все это им не сходило с рук, нет – их быстро ловили, их ставили на учет, их сажали.