Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х

Так вот, эта девушка, учившаяся на юридическом факультете университета, самоотверженно спасала их в милиции, она приходила в отделение и начинала дружить с милиционерами, ласково разговаривать с ними. Она находила дежурного офицера, предъявляла свой студенческий билет и редакционное удостоверение и пыталась спасти этих маленьких подонков от заслуженной кары. Похожая на большого ребенка Авессаломова часами сидела в этих голых тоскливых помещениях ради одного только разговора с каким-нибудь капитаном, бесконечно ждала, читая книжку, голодная, не евшая с утра, и подпитывалась только этим своим героизмом. Эти дурные дети с плохими наклонностями – все они были ее братьями, гномиками из сказки, они курили с шести лет, пили водку с восьми, пытались стать мужчинами с двенадцати, так было надо, они знали, что так надо, и она, которая помнила, как играла с ними в штандер или «Сыщик, ищи вора», сразу становилась им матерью и сестрой. Зачем, я никогда не мог этого понять, я думал об этом ночами напролет, почему они, а не я, и смог придумать только одно – эти игры во дворе, в раннем детстве, в них было все дело, она была похожа на их сверстницу, на мальчика, и они охотно ее брали, даже в футбол, они считали ее за ровню, и это были единственные на всей земле люди, которые не пытались ее учить, говорить с ней снисходительно, которые не считали ее испорченным экземпляром нормальной женской особи, ей было это настолько важно, что, впервые замолвив слово перед суровым милиционером за одного из них, она вдруг ощутила в себе прилив крови, такой нешуточный адреналин, что ей стало жарко.

Теперь она на небе, там не нужен героизм, по крайней мере я так думаю, и вот, когда я смотрю внутрь себя, мне кажется, что я целую ее желтые пальцы, пропитанные никотином, и вся она пропитана никотином, с ней невозможно целоваться, но я этого хочу, и это остается со мной навсегда, как будто она улетела в космос, а я остался здесь, мне тогда казалось, что я знаю все ее неврозы, буквально все, гораздо лучше других людей, а это был человек, сотканный из неврозов, из мании преследования, из навязчивых идей и навязчивых движений, когда она яростно чесала затылок, я понимал, что это не просто так, – и весь ее героизм, он тоже был невротического характера…

Как-то раз она пришла на свидание с палочкой и в гипсе. Катаясь на скейте, она подвернула или вывихнула стопу. Увидев ее, я сначала расхохотался, а потом испуганно спросил, зачем же она пришла.

– Я не могла тебе позвонить, – гордо сказала она. – Чтобы ты не ждал меня напрасно!

Мобильные телефоны изобрели десять лет спустя, уличные автоматы вечно не работали – и порой часто бывало так, что друзья просто звонили в дверь, чтобы что-то тебе сообщить.

Авессаломова тут же села в такси и быстро уехала. Это был героизм чистой воды, и тогда я впервые задумался о его природе.

В те годы я часто встречал героических людей. Но это были люди другого типа – серьезные бородатые мужчины, ходившие в дальние походы, или женщины, которым некуда было девать огромную материнскую энергию, это были такие фабрики добра, рядом с которыми и стоять-то неловко, святые люди, энтузиасты. В ее случае и близко не было никакой фабрики, ей бы самой кто-нибудь помог, поддержал, откуда там было взяться избыточному материнскому теплу – Авессаломову саму невозможно было согреть, внутри нее бушевал ледяной ветер, настолько все было тяжело: ну, например, мать, которая однажды увидела, как она с мальчишками курит, а потом она пришла домой и от нее пахло вином, все стало совсем плохо, все сложилось в одну картинку, приходилось врать матери в промышленных количествах, это оказалось легче, чем она думала, – и это накапливалось, и она грызла свои пальцы и смотрела в сторону, когда я пытался с ней об этом поговорить. Этот дворовый портвейн, который в результате ее убил, потому что она посадила печень еще в раннем возрасте, ее мать, которая не понимала, что это за существо – не девочка и не мальчик, матери было невдомек, что на свет родились андрогины, другие люди, идущие по лезвию бритвы, я тоже этого еще не знал тогда, в 80-е, но я никак не мог остановиться, взять себя в руки, и часто пытался понять – а в чем же причина?

Наверное, причина была во мне.

Мне очень хотелось что-то ей подарить. Что-то такое, что бы запомнилось надолго, навсегда.

Так вот, как-то раз она мне сказала, что ей нравится античная драма – Софокл, Эсхил…

Это было изящно, и я пошел в букинист. Там античная драма шла по двадцать пять рублей, это была официальная цена, и я задумался, откуда взять такие деньги. День рождения у нее был зимой, кажется 8 января. Стоял трескучий мороз. Я долго перебирал, у кого можно занять, и потом стал пересчитывать все имеющиеся в наличии деньги.

Потом пошел на Центральный рынок.