Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х

– Так, у вас там что? Паспорта нет? – устало спросил он.

Джозеф наконец освободился. Клиентка ушла.

Он смотрел на нее через зеркало и ждал.

Оля приблизилась к дружиннику и тихо, очень тихо сказала прямо ему в лицо, подойдя настолько близко, насколько смогла:

– Послушайте! Я сейчас сяду в это кресло. И вы ничего с этим не сможете сделать. Я должна сегодня сесть в это кресло. А потом выполняйте свой долг, если хотите.

Он даже отшатнулся и посмотрел на нее недоверчиво.

– А… ну ладно, – только и сумел вымолвить дружинник, тупо сел рядом и стал ждать.

Джозеф стриг ее в этот раз долго, очень долго. Когда он в первый раз с ней пошутил, она не выдержала и заплакала. Тихо. По щекам потекли две медленные, очень медленные слезы.

– Ты че? – удивился он. Потом наклонился и шепнул: – Пошли они на хер, слушай. Они мизинца твоего не стоят.

– Кто? – как-то автоматически переспросила она.

– Ну кто-кто… Вот эти… – шепнул он и засмеялся.

И она засмеялась тоже.

Штатский не возвращался. Через пятнадцать минут дружинник ушел следом за ним, строго посмотрев на нее.

– Я вернусь! – сказал он.

Еще через пять минут Джозеф сказал:

– Не вернутся, не бойся. Сиди спокойно. – И снова добавил: – Пошли они на хер.

Еще через полчаса, когда все было кончено, он сказал:

– Дорогая, сегодня с тебя по прейскуранту.

И улыбнулся в последний раз.

Она заплатила два пятьдесят за «модельную стрижку», и что он с ней в итоге сделал, она так и не поняла, но это было так хорошо, что даже как-то невероятно. Она вышла на улицу Герцена и посмотрела на свое отражение в темном стекле.

Перед ней стояла стройная девушка с гордой независимой улыбкой. Правда, хотелось разглядеть ее получше, потому что черты ее лица немного расплывались в витрине.

Она расправила плечи и пошла в институт.

Оля вышла из здания в шесть пятнадцать, как обычно, и увидела Левашова. Он стоял и курил, дожидаясь ее.

Она подошла сама.

– Анатолий Евгеньевич, – сказала Богачевская и посмотрела ему в глаза, – ну вы же взрослый человек, сами все понимаете.

Он вспыхнул, отвернулся и заспешил к «Белорусской».

Ей даже стало его жалко, но ненадолго.

Ход событий

Полина Вайнштейн (1960 г. р.) выросла в старом деревянном доме в районе Марьиной Рощи. Дом у них там был многонаселенный, он стоял за забором в саду, кривые старые яблони окружали его, зимой и летом на веревках висело огромное количество стираного белья: полотенца, простыни, наволочки, ночные рубашки, мужские сорочки, платья, носки, трусы, лифчики, нужно было наклоняться, когда проходишь под веревками, чтобы мокро не мазнуло по лицу, из дома же всегда вкусно пахло супом, куриным бульоном, постными щами, там жили в основном родственники, дальние и близкие, между ними были довольно сложные отношения, но ее тут все любили, всегда, она переходила из рук в руки, ей совали конфеты, ее ставили на стол или на стул, заставляли разговаривать, петь песни. В саду осенью она собирала в траве яблоки, лежалые, с бочком, и ела, предварительно потерев о рукав, – даже не верилось, что такая жизнь текла себе спокойно почти в центре Москвы. Ну хорошо, ладно – не в центре, а на окраине, но очень близко от центра, пешком можно было дойти до Центрального дома советской армии, ЦДСА, там был парк, пруд с лебедями, и открытая эстрада, и танцы по вечерам, рядом звенели трамваи и было очень многолюдно. В темноте светились огоньки мужских сигарет, папа брал ее на руки, и они шли к остановке, она прижималась к нему, рядом молча шла мама…