Ковчег Лит. Том 2

Зеленое Облако бежит в нашу сторону, Л. А. выходит из реанимации, к ординаторской подкатывают старушку в кресле, я оборачиваюсь, влюбленная женщина что-то хочет спросить у Облака, он пролетает мимо и исчезает в палате. Она грустит. Я смотрю на часы — сейчас Моя Сестра-Ангел приедет, надо ей взять кашу.

— Кто у меня еще не емши? — гремит островная кухня.

— Я, к тому же за мной должны прийти и покормиться.

В исчезнувшей суете мы бродим с моей Сестрой-Ангелом по коридору. Я хвастаюсь тем, как хожу и что уже делаю зарядку первой половиной. А второй почти не хромаю, ну так, подволакиваю ногу слегка. Коллеги подтверждают.

Сестра спотыкается. Это не страшно, можно даже упасть, здесь больница, повсюду каталки, на которых везут на пляж, нёбо исчезает, и тошнит не так сильно. Перед отъездом сестра предлагает помахать ей рукой из палаты, потому что большая зеленая помойка, мимо которой она идет, как раз напротив моих окон.

Зима. Я опять в больнице. Я смотрю маму из окна. Родителей раньше к детям не пускали. Я смотрю в окно палаты. Рядом со мной соседки. А напротив окна на улице выстроились мамы и папы. Они машут руками и что-то кричат. Потом уходят. Моя мама тоже должна скоро там появиться. Я знаю, она только что принесла мне гостинцы и письмо. У нее бордовое пальто с сереньким норковым воротником. Я жду, я подтягиваюсь, чтобы не пропустить. А мама проходит за спинами чужих родителей вдоль серого бетонного забора. Я ее вижу, но она не машет мне рукой. Я ничего не понимаю, но плакать нельзя. Возвращаюсь на кровать читать книжку. Мне странно и одиноко. Все соседи плачут. Медсестра отгоняет их от окна. Потом мама мне рассказала, что врач очень просил этого не делать — не травмировать детей дополнительно.

Махать рукой я отказываюсь, я просто целую мою Сестру-Ангела у лестницы, по которой мне нельзя ходить, а так хочется, и смотрю, как сестра исчезает, перепрыгивая через ступеньку.

Остров меняет одних больных на других, ему не привыкать, он к ним равнодушен, кажется, он их даже не различает. Их несколько, все со своими причудами, я бы поменяла их на свою грубиянку-синицу, но это невозможно. Поэтому я молча наблюдаю за островным движением. Одну вчерашнюю Болтливую даму выписывают, на ее место привозят Галю. Вторую Болтливую готовят к операции — у нее на острове ничего не получается удержать в руках, она все роняет и по-прежнему много болтает.

Галя.

Галя молодая, ждет второго ребенка, ее привезли из гинекологии. Так, на всякий случай, она попросила консультацию флеболога и УЗИ, пока в больнице. Обнаружили тромб, и теперь, между разговорами со мной, она отвечает Л. А. на вопросы про аллергию, а потом дорассказывает мне свою историю: врач назначил ей препарат, от которого началось кровотечение. Ее на скорой привезли сюда, в гинекологию, положили и, по ее рассказу, ничего не делали. Кровотечение прекратилось само, ее решили выписывать, но тромб помешал. Галя сердится. Она старшая медсестра в роддоме, ей мой остров не нравится, у нее есть свой.

— Послушай, Л. А. чудесный. Он тебя починит. Ты не нервничай. Остальное пройдет само, — уверенно перекрикиваю я Вторую Болтливую.

Все время тошнит, я ухожу в коридор, дохожу до больничного сада, смотрю в окно и иду обратно. Иду опять к саду. Я хожу быстро, за царские десять минут уже получается гораздо больше туда-сюда, чем раньше. Из-за этого совсем скучно. Я пробую читать прямо на ходу.

— Идите отдыхать — тихий час, — говорит мне Красавец.

— Я не устала.

— Все равно, режим дня — для кого? — и, поправляя франтовским жестом халат на плече, прячется в ординаторской.

— Откуда мне знать, — говорю я ему в дверь, — нечего командовать чужими, — и показываю язык.

Дверь распахивается, и из ординаторской, переминаясь с ноги на ногу, выходит фламинго. Розовый-прерозовый. С небольшой сумкой. Смотрит на меня, протирает лысину влажной салфеткой и идет к лифту. Я иду за ним. Двери лифта открываются, и он заходит.

— Вам какой этаж? — спрашивает у него бело-зеленый доктор.

— Пятый. Чего уставилась? Иди в палату, а то расскажу Л. А.

Фламинго вынул из своей сумки губную помаду и накрасил себе брови.

— Это моя помада! — почти задохнувшись от возмущения, сиплю я.

— Иди спать! — огрызнулся он.

— Вор!

— Дура!

— Ябеда!

— Больная!