Ковен отверженных

Не могу сдержать смеха. Но пусть он и пытается свести все к шутке, я понимаю, что это действительно так. Бастьен замечает мельчайшие детали, которые большинство людей упускают, он читает меня и окружающих с потрясающей точностью, такой я ни у кого не видела. За его спонтанностью и легкомысленным отношением к жизни скрывается невероятно чувствительная душа.

– Так вот по поводу секса. Я стараюсь не быть Эдвардом Калленом.

Он в замешательстве смотрит на меня.

– А кто это?

– Мы обязательно скачаем книги и вместе их прочитаем, – улыбаюсь я [22].

Он пожимает плечами и целует меня в живот.

– Эдвард вечно обо всем тревожился и принял кучу решений, которые все испортили. Я стараюсь не быть такой. Я не хочу, чтобы вам было больно, но ничего не могу с этим поделать. Я могу только откладывать это, но однажды все равно это произойдет. Я сказала, что я в деле, а под этим подразумеваются как радости, так и сложности. Вы все знаете, что будет после того, как у нас случится близость. Если ты инициируешь секс, то я воспринимаю это как то, что ты готов к следующему трудному шагу. Кто я такая, чтобы убеждать тебя в обратном?

Едва пробивающаяся щетина на щеке Бастьена трется о мою кожу, когда он кивает.

– К тому же я выяснила, мне очень нравится секс. Еще одна причина в копилку причин.

Мы оба смеемся, а затем снова погружаемся в приятное молчание, наслаждаясь близостью и изучая особенности наших тел кончиками пальцев.

– Какой у тебя любимый цвет?

Я ухмыляюсь, услышав внезапный вопрос.

– Фиолетовый. А у тебя?

– Синий. Еще мне очень нравится серый, но Вален сказал, что это не цвет. Когда мы были младше, он всегда запрещал мне его выбирать, – усмехается он.

– Серый вполне себе цвет, – возражаю я. – Можешь считать его любимым, я не скажу Валену.

Бастьен улыбается и потирает носом мой живот. В окна льется свет заходящего солнца, освещая его лицо, и от этого оно сияет, а у меня еще больше захватывает дух.

– Любимая еда?

– О-о-о, это сложно. – На мгновение я задумываюсь. – Наверное, бургеры – никогда не откажусь от бургера. И морковный торт… О, и булочка с корицей типа синнабона.

Он смеется.

– Что ж, думаю, с любимым десертом тоже все понятно.

– А у тебя?

– Паста, любая паста. А десерт… наверное, брауни и мороженое.

– М-м-м, – одновременно произносим мы и хихикаем.

– Каким было ваше детство? – спрашиваю я, проводя пальцем по его темным бровям.

– Когда у Сильвы не было заданий, он всегда проводил с нами время, чему-то учил. Мы все любим природу, и он учил нас чинить машины и драться. Он готовил нас к роли паладинов еще до того, как мы поняли, что это такое, – усмехается Бастьен. – Сестрички, Лахлан и все остальные – наша семья, единственная семья, которую мы с Валеном когда-либо знали. Наше детство было достаточно спокойным. Как правило, мы могли делать все что хотели, но при условии, что мы будем хорошо учиться и не слишком бедокурить.

Бастьен смотрит на меня с дерзким блеском в глазах, и я смеюсь.

– Почему мне кажется, что вы с Валеном бедокурили гораздо чаще, чем попадались?

Он усмехается.

– Потому что так и было. Ты удивишься, сколько всего сходит с рук, когда люди не умеют различать, кто из нас кто, или просто жалеют сирот, которые ничего не могут сделать со своей дикой натурой.

– Вы совсем не помните своих родителей? Я знаю, что вы были совсем маленькими, когда они пропали…

– Кое-что я помню, но трудно сказать, подлинные это воспоминания или смесь из желаемого, которое ты принимаешь за действительное, и того немногого, что осталось на фотографиях. Сильва постоянно рассказывал нам о нашей матери. Она была безбашенной, постоянно ввязывалась то в одно, то в другое и задавала жару своим партнерам. Независимая и упрямая… думаю, будь она сейчас с нами, она бы непременно тебя полюбила.

Глаза Бастьена резко распахиваются, и я сперва решаю, что это из-за слова «полюбила», которое он обронил, но его дыхание внезапно учащается, и он вжимается лицом в мой живот, крепко обхватив за бедра.

– Кажется, началось! – выдавливает он, и я сажусь и обнимаю его.

– Мне что-нибудь говорить или заткнуться и просто быть рядом? – спрашиваю я, пытаясь понять, что поможет ему больше, и одновременно пытаясь скрыть панику в голосе.

– Говори… мне… нужно… на чем-то… сосре… до… точиться!

Челюсть Бастьена напрягается, он подтягивает под себя колени, буквально складывается пополам, прижимаясь при этом к моей груди и обхватывая руками мою талию. Одной рукой я откидываю волосы с его лица, а другой притягиваю к себе.

– Дыши, Бас. Скоро все закончится. Это ненадолго, обещаю. Я рядом. Я всегда буду рядом. Просто дыши.

Я вновь и вновь повторяю попытку успокоить его, наблюдая, как он борется с тем, что происходит внутри него. Дверь в спортзал распахивается с оглушительным грохотом, и внутрь влетает Вален с искаженным паникой лицом. Когда он видит нас на матах, на его лице появляется осознание.

– Я вдруг почувствовал всплеск адреналина и понял, что что-то не так, – выпаливает он.

По его растерянному голосу я догадываюсь, что он не знает, остаться ему или уйти.