Ковен озера Шамплейн

– Ах, взгляни, как она виляет задницей! – рассмеялся Барон, глядя на ведьму, что отплясывала прямо перед алтарем в его честь. Самеди щелкнул пальцами, и та вдруг прильнула к колдуну поблизости, впившись в него поцелуем. – Вот так лучше.

– Ты вуду-купидон? – хмыкнула я мрачно.

– Я не только лоа смерти, голубка. Я еще дух плотских утех и деторождения… Кстати, об утехах: твой охотник все взгляд с тебя не сводит! Должно быть, это любовь. Не зря же он выпросил у Рафаэля свиток с заклятием атташе. Упс, – Барон прижал ладонь к раскрытому рту в притворном испуге. – Проговорился!

Вцепившись в Самеди испепеляющим взглядом, который заставлял его разве что глумиться надо мной, я уточнила с замиранием сердца:

– Хочешь сказать, у Коула есть заклинание, которое может сделать его моим атташе?

– А где еще, по-твоему, он пропадал в то время, пока ты куковала в отеле?

– Он бы не стал… Он знает, как опасно быть атташе и что я против этого.

– Да, именно поэтому он планирует провести ритуал втайне от тебя. Упс, вот опять! Ну я и болтун!

Я отвернулась, ища взглядом Коула в толпе, но тщетно: ковен танцевал вокруг. Тогда я попыталась вырваться из объятий Барона и двинуться на его поиски, но он зацокал языком, удержав меня на месте.

– Эй, не кипятись!

– Я убью его и Рафаэля. Какого черта он лезет не в свое дело?! – прорычала я.

– Наверно, Коул просто боится, что я утащу свой милый подарок с собой. Хочет связать себя с тобой всеми возможными способами! Физически, кстати, тоже…

– Я не твой подарок! – воскликнула я, окончательно выйдя из себя. – Даже если Рафаэль решил иначе.

– Нет, любовь моя, ты ошибаешься. На тебе уже подарочная обертка, просто ты ее не видишь. То оболочка из плоти и крови. Я оставлю тебя в ней до поры… Но однажды ты умрешь, и я приду, чтобы провести твою душу через этот мир в свой, и заодно покажу тебе, как прекрасны они оба. Ах, поскорее бы настал тот день! – промурлыкал Барон и потер пальцами мой подбородок.

– Я не исповедую вуду, – напомнила я уже в сотый раз, осторожно отстраняясь от его руки. – Боюсь, на той стороне меня ждет что-то другое.

– Ты будешь удивлена, – усмехнулся тот, заставляя меня покрыться мурашками. – Мы и до этого не раз увидимся. Власть моя повсюду и над всеми. Я в еде, которую ты ешь, когда голодна. Я в алкоголе, что ты пьешь, потакая пороку. Я в желании, от которого у тебя зудит тело, когда Коул Гастингс целует тебя.

Я сглотнула и попыталась оттолкнуть от себя Барона, но он будто вновь стал бесплотным. Мои руки провалились в его грудину и прилипли к внутренностям так, что их нельзя было вытащить. Он смеялся мне в лицо, и меня замутило тем самым глотком рома, что я сделала, как только мы с Коулом пришли на кладбище. Тогда Барон Суббота подхватил меня, обездвиженную, и оторвал от земли, закружив. Он подбросил меня в воздух несколько раз, как монетку, и вдруг отпустил, едва я успела вскрикнуть. Его тело растаяло, и мои руки наконец-то высвободились. Последнее, что исчезло в темноте, – широкая улыбка и два голубых глаза.

Я пошатнулась, брошенная, и рухнула на Коула.

– Все в порядке? – спросил он обеспокоенно, помогая мне выпрямиться после того, как я почти распласталась у него в ногах.

– Эти духи ничего не знают о манерах! – фыркнула я, отряхивая белое платье, и вдруг что-то пошло не так.

Это было что-то неуловимое и потустороннее, как сам Барон Суббота. Он сделал что-то и со мной, и с Коулом. Люди вокруг нас сливались в близости, и кто-то даже уединился в далеком уголке кладбища. Нас окуривало дымом от свечей и сигар, а язык пылал от остроты чили. Все это было компонентами магии, которая была мне чужда и неприятна, но которой я покорилась. Одержимость, наступающая после прикосновения Барона Субботы, как и было написано.

Я вонзилась пальцами в кудри Коула и наклонила его к себе, целуя.

Сначала он не отвечал мне, но затем та зараза, что поселилась во мне, передалась ему вместе со слюной. Коул вжался в мои бедра, сминая подол платья. Музыка гремела, взрывалась, и весь ковен Вуду гудел, как рой ос. Я же полностью замкнулась на Коуле: прочий мир перестал существовать. Лишь мои руки, расстегивающие его белоснежную рубашку, чтобы подобраться поближе; его пальцы, нечаянно порвавшие колготки в попытке задрать платье и стянуть то, что под ним; мраморная колонна, в которую я вжалась спиной, не думая, что нас видят.

Коул поцеловал меня в шею, и кожу царапнул его подбородок с островками щетины. Он зашипел, когда я нащупала под его рубашкой слой бинта и отогнула один край, чтобы взглянуть на запекшиеся отверстия. Их было множество, больше десятка: все покрылись багровой коркой, тонкие и глубокие, как будто Коула исполосовали скальпелем. Порезы усеивали всю его руку от локтя до плеча, и от этого зрелища мне сделалось больно.

Он запахнул бинт обратно и обхватил ладонями мое лицо, заставляя смотреть ему в глаза и видеть душу, а не тело, истерзанное по моей вине.