Ковен заблудших ведьм

– Не знаю, что ты в итоге украла, но, думаю, я в любом случае победила, – ехидно протянула я, с упоением наблюдая, как Джулиан ошарашенно поднимает к глазам обрубленную конечность. – Ты ведь сказала, главное – ценность украденной вещи, так? Мы не оговаривали, что ценность должна измеряться именно в деньгах… А что может быть ценнее алхимического орудия? Любая вещь смертных меркнет по сравнению с рукотворным колдовством.

Ферн окаменела. Ее лицо превратилось в восковую маску, и лишь руки, скручивая пояс платья, выдавали ее. Так выглядело разочарование, и я прозрела: для Ферн эта затея с воровством – действительно дурачливая забава, которую я восприняла чересчур серьезно. Возможно, она не собиралась обыгрывать меня вовсе. Ведь когда у нее в жизни бывали игры? У девочки, запертой в башне на протяжении всей жизни, без общества других детей или хотя бы видеоприставки – только книги и плюшевые зайцы, чаепитие с которыми приходилось разыгрывать в полном одиночестве. Немудрено, что она носилась по торговому центру, как заведенная, будто забыла о нашей вражде и своих наполеоновских планах.

– Как, Джулиан? – спросила Ферн, когда я уже решила, что она так и не заговорит, позеленев от злости. – Как можно не заметить, что кто-то откручивает у тебя гребаную РУКУ?!

Джулиан не нашелся что ответить. Он трогал и гладил свой локоть, будто до сих пор не мог поверить, как славно я его облапошила. Или же ему не верилось в то, что наш омерзительный поцелуй не был поцелуем вовсе? Всего лишь жертва, которую я принесла ради победы, чтобы наконец покончить с ними обоими.

– И заметь: никакой магии, – отметила я, повеселев. – Не считая моей исключительной красоты, конечно.

В такие моменты я будто возвращалась в свои пятнадцать лет и вспоминала, что Джулиан – самое страшное чудовище, с которым не сравнятся никакие сказки братьев Гримм. Стоило чему-то пойти не так, расстроить и вывести из себя, как его симметричное лицо превращалось в дьявольскую гримасу. Его обаяние таяло, словно кубик льда на раскрытой ладони, обнажая уродство души. Глаза наливались кровью, раздувались ноздри, а рот кривился в оскале. Я следила за ним, не моргая, вбирая в себя каждую его эмоцию. Я смотрела, как Джулиан скатывается из амплуа викторианского лорда в Джека-потрошителя и повторяла себе: «Это монстр, Одри, и он не заслуживает твоего милосердия».

Зная, какие ругательства рвутся с его языка, какой бранью он хочет покрыть меня, я улыбнулась и подбросила в воздух протез, не оборачиваясь и не глядя, кто именно его поймал.

– Жду тебя возле ресторана, Ферн.

Сердце билось так сильно, что ныли ребра. Я не запомнила, как вышла из молла и прошла бульвар, очутившись там же, где все и началось, – возле резного столика с плетеными стульями и белой скатертью. На нем стояли пустые кружки из-под кофе, но ни Коула, ни Гидеона, ни Тюльпаны видно не было. Подставив пылающее лицо ветру, несущему с собой запах мятных леденцов и лакрицы, я пошла на заливистый смех, доносящийся из ворот парка аттракционов.

Внутри, как и ожидалось, оказалось шумно и многолюдно. Дети толкались, громыхали воздушные ружья и звенели колокольчики. Красные полосатые шатры тянулись бесконечными рядами, соблазняя взрывающейся карамелью и однодолларовыми купонами на карусель. Где-то за углом визжали подростки, подбрасываемые в небо пружинистыми качелями – у меня закружилась голова от одного лишь взгляда на них.

Даже в толпе Тюльпану сложно было не заметить – благоухающая гортензия в букете полевых ромашек. Она не смогла бы слиться с простыми людьми, даже если бы очень пыталась. Малыши дергали родителей за рукава, упрашивая их разрешить сфотографироваться с «диснеевской принцессой»: снежные волосы и аметистовые глаза действительно делали Тюльпану похожей на нее.

Я замедлила шаг, затаившись между вагончиков с сахарной ватой: что-то в Тюльпане говорило мне повременить с вторжением в ее пространство. Это «что-то» витало в воздухе и читалось в скорбном выражении ее лица, впервые выдающего такие глубокие эмоции. Оказывается, они были ей вовсе не чужды. Губы со свекольной помадой были слегка приоткрыты. Люди гневно пихали ее, замершую посреди дороги, но Тюльпану это мало волновало – ее волновала лишь выходящая из комнаты кривых зеркал дружная семья.