Ковен заблудших ведьм

– Она смотрит на нас, – прошептал неожиданно Коул, глядя куда-то в лесную чащу, где уже скрылась Луна, провожая Диего с Морган до деревни.

Мне было так хорошо в руках Коула… Но, выдернутая из рая сверлящим взором болотных глаз, я обернулась и обнаружила, что Гён пялится на нас. Сидя на сломанном кактусе так, будто это был самый удобный в мире стул, она не стеснялась демонстрировать свою обиду, деловито притоптывая ножкой.

– Лучше извинись, – посоветовал Коул. – Не хочу еще неделю находить в нашей постели жуков, как после того, когда я нечаянно наступил на ее любимую сороконожку.

Набрав в легкие побольше воздуха, я осторожно подошла к Гён и выпалила раньше, чем она успела снова зарычать или укусить меня:

– Я отдам тебе бейсболку!

Как бы Гён ни пыталась изобразить равнодушие, ее глаза зажглись от услышанного. Каждый раз, стоило ей завидеть на моей голове красную бейсболку с логотипом Hard Rock Cafe, подаренную Коулом, Гён начинала выпрашивать ее, чтобы померить (и не вернуть, конечно). Как я и предполагала, соблазн заполучить заветную человеческую побрякушку оказался для нее слишком велик. Гён повернулась ко мне вполоборота и закусила нижнюю губу.

– А часики?

Я смиренно вздохнула, уже снимая со своего запястья бронзовые часы из берлингтонского молла.

– И часики.

На том конфликт был улажен. Следующие несколько часов мне пришлось наблюдать, как древний индейский демон, воплощающий в себе гибельную пустошь, засуху и мор, носился по всей деревне в красной бейсболке на рогах, хвалясь сувениром каждому встречному. Гён светилась от счастья, а мы с Коулом – от долгожданного покоя. Вместе с ковеном Завтра мы всю ночь напролет праздновали наступивший Ламмас. Год явно выдался урожайным: праздничный стол ломился от ячменного хлеба, телячьей вырезки и мисок с черничной кашей, а вся поляна была украшена подсолнухами и желтыми розами. Дети вязали войлочных грифонов, а меж расставленными шатрами бродили влюбленные парочки, держась за руки. Те были связаны зелеными лентами: тем самым они нарекли себя братьями и сестрами Ламмас. Посмотрев на это, Коул тоже связал наши руки, что не ускользнуло от внимания Гён.

– К слову, делить ложе братьям и сестрам Ламмас не считается зазорным, – протянула она с ехидной улыбкой, поправляя на голове красную бейсболку, из которой, уже порванной, бесстыже выглядывал один рог. – Даже наоборот! Это восстанавливает плодородие нашей земли после сбора урожая. А малыши, зачатые в Ламмас, всегда особенные…

– Да у вас что ни праздник, то повод «уплодородить землю», – буркнул Коул. Его уши горели красным, освещая поляну похлеще расставленных факелов. – Или детей заделать.

Гён пожала плечами, забрасывая себе в рот несколько ягодок черники.

– У нас нет телевизоров и этих ваших маленьких говорящих штучек, которые вы обычно таскаете в карманах. Чем нам еще заниматься, как не любовью?

Коул крепко задумался. Я нашла взглядом Морган, вовсю отплясывающую в кругу молодых охотников под ритм барабанов. Очевидно, Диего все-таки дал ей попробовать стопку местной брусничной настойки. Уже через пятнадцать минут она потеряла где-то свои башмаки, а еще через пять свалилась замертво. К концу вечера Диего валялся рядом с ней, наевшись песка, который принял за тростниковый сахар. Да, настойку в Завтра и впрямь делали убойную!

После этого зрелища Коул предпочел обойтись молоком с медом и корицей. За каждым его глотком следовал поцелуй, дарящий мне вкус топленых сливок и ту гордость, которую он испытывал за еще одну белую жемчужину в декольте моего платья. В этом году Ламмас был не только торжеством лета, но и моим собственным праздником. А после того как Ворожея вознесла мне прилюдную похвалу, и даже Луна расщедрилась на сухое «Недурно», я окончательно вошла в кураж.

– На бис, бард! – раздался в толпе мужской смех, когда я прыгала со скрипкой наперевес по деревянной скамье. Пальцы ныли от струн, голова кружилась, но ковен, насытившийся медовухой, теперь хотел насытиться и музыкой.

– Вот вам еще, – ухмыльнулась я и, подмигнув Коулу в толпе, приложила скрипку к плечу и заиграла старую кельтскую песню: