Ковен заблудших ведьм

Колокольчик звенит на шее серого зайца,Динь-дон, динь-дон!Он не знает, что должен бояться,Черного волка, который ночью придетИ велит ему с жизнью расстаться.Тук-тук! Динь-дон!Голодные сумерки стучатся в двери,

То пришли пугливые лесные звериС зайцем в кости на спор играть,Проигравший пойдет волку дверь отворять.Динь-дон! Бам-бам!Заяц проиграл семерым воробьям,Но серая шкурка вдруг сделалась белой,Волк съел их, его не заметил.Заяц по правде – шулер-лиса,

Лови подлеца, волк и зима!

Но, как и в истории про зайца, все хорошее имеет свойство заканчиваться – освоив седьмой дар, мне предстояло постичь и восьмой.

XII

Ведьмина башня

– Время на исходе.

И ничего снова не получалось.

– Еще только тридцатое сентября, Одри…

– Нет, Коул, уже тридцатое!

Я откупорила зубами фломастер и зачеркнула еще один день в календаре. Красных крестиков прибавлялось, а моих способностей – нет. Никаких намеков на сотворение я не выказывала и в помине: ни с проницательной и тактичной Ворожеей, ни с беспощадной и прямолинейной Луной, ни с тихой и сосредоточенной Шайей, которой хватило лишь на два дня молчаливых практик над дымящимся котлом, после чего она снова слегла. Недаром мама говорила, что дар сотворения стоит над всеми прочими – ничто прежде не давалось мне с таким трудом, как написание собственных заклятий. Талант этот требовал львиной доли фантазии и колдовского мастерства, а ни тем ни другим похвастаться я не могла.

– Зато у тебя получаются красивые стихи, – попытался приободрить меня Коул, перелистывая мой ежедневник, где я, как учила Шайя, рифмовала все свои мысли и переживания. Именно так, по ее мнению, и заводился новый магический порядок: «Заклинания – не что иное, как пение души Верховной, которое просто нужно услышать».

Я застонала и упала спиной на кровать.

– Мы обречены.

Коул сдавленно хохотнул, будто мой крах в качестве Верховной ведьмы забавлял его. Дни бежали, как река Мохаве, и иногда я просыпалась в майке, насквозь промокшей от пота. Во снах мне являлся Джулиан, держа в руках тыквенный фонарь, а затем он присваивал себе и мой ковен, и меня саму. Ожидание этого судьбоносного дня, закрепленного ритуальным порезом на ладони, угнетало, заставляя жить с ощущением спешки. Но, как бы старательно я ни перебирала ногами, я продолжала стоять на месте – моя жизнь напоминала иллюзорную пустыню, где любые усилия тщетны. Даже тот факт, что Джулиан наверняка уготовил Ферн страшную месть, ничуть не обнадеживал: мне все равно предстояла битва. Неважно, с кем – с Джулианом, с Ферн или с ними обоими.

– Полгода, Одри! Ты потратила на Завтра и свое обучение пять месяцев, – подбрасывала дрова в огонь моего самоедства Тюльпана. – Вчера в Берлингтоне объявились фейри. С Гражданской войны их не видела!

– Благой двор или Неблагой?

– Неблагой.

– Вот черт, – поморщилась я, вспоминая их пираньи челюсти и страсть рвать на части заблудившихся путников.

– Я выгнала эту зубастую мелкоту за черту Нью-Йорка, пусть Аврора с ними разбирается, – горделиво сообщила Тюльпана. – Но они вернутся, если не вернешься ты. Сколько ты еще там пробудешь?

– Пока не освою сотворение. Остался последний дар, Тюльпана! Я обещала Джулиану сделать его Верховным…

– Но ты же хотела убить его раньше, чем ваша клятва заставит тебя это сделать…

– Да, именно. Я придумаю такое заклинание, которое сделает переход к нему верховенства смертельным.

– Оу, – Тюльпана расплылась в лощеной улыбке. – Я заинтригована! Главное, чтобы написанное заклинание соответствовало твоим ожиданиям. А то ведь знаешь, как самовольно они рождаются…

Ее лицо рябило в отражении реки, на берегу которой я сидела. Это напоминало шипящий телевизор: хорошо слышно, но плохо видно. В какой-то момент заклинание связи и вовсе оборвалось: лицо Тюльпаны, кричащей Морган, чтобы та включила следующую серию «Секретных материалов» и велела Исааку приготовить попкорн, вдруг начало меркнуть. В конце концов оно разошлось по реке кругами, исчезнув, и я тяжело вздохнула. Ох уж эта водная магия! Нестабильнее, чем Интернет.

Я отряхнула ноги от песка и, застегнув сандалии, направилась обратно к дому. В пустыне осень совсем не чувствовалась. Если бы Коул не вспомнил о годовщине нашего знакомства и не испек в честь этого подгорелый яблочный пирог, я бы и не заметила ее прихода. Здесь не было красно-желтых листьев, слякоти и дождя, под барабанный бой которого было так сладко засыпать. Но знойная жара спала, уступив место сухому ветру.