Козьма Прутков и его друзья

В этой «оригинальной комедии в 3-х действиях, соч. Жемчужникова» довольно сложная интрига. Сын поверенного по откупам и хозяина гостиницы Елизар Галюше влюбляется в цирковую наездницу Аграфену. Родители недоросля в тревоге за сына склоняют бедного живописца Дмитриева к женитьбе на наезднице, пообещав три тысячи рублей. Заодно откупщик Август Галюше пытается соблазнить возлюбленную Дмитриева, дочь бедного чиновника Лизавету. Он посылает ей в письме половинку разорванной пятидесятирублевой ассигнации, обещавшись вручить вторую половинку после... Кончается все тем, что недоросль и наездница сговариваются с Дмитриевым и Лизаветой, угрожают показать это письмо жене откупщика и добиваются разрешения на брак.

Но сюжетные хитросплетения не пленили цензора Гедерштерна. Он усмотрел в комедии нежелательную литературную тенденцию:

«Сюжет не заключает в себе ничего подлежащего запрещению, но вообще пиэса обращает на себя внимание тем, что автор, как бы следуя натуральной школе, вывел на сцену быт и слабости людей средних состояний в России, без всякой драматической прикраски, заставляя действующих лиц говорить языком низким»¹⁰.

На сцене Александрийского театра первый трагик Василий Каратыгин ревел, завывал, икал, поражал всех громадным ростом в душераздирающих драмах Кукольника, Полевого, Ободовского, подражавших Виктору Гюго. Когда вздумали инсценировать «Евгения Онегина», Каратыгин со своей ролью не справился. Поговаривали, что ходульность и величавость Николай I и Каратыгин взаимно копировали друг у друга.

Большая часть репертуара отводилась водевилю, но уже пробивало себе дорогу стремление показывать жизнь как она есть. Водевилисты отчаянно сопротивлялись. В водевиле Петра Каратыгина «Натуральная школа» распевались куплеты :

Мы натуры прямые поборники,

Гении задних дворов:

Наши герои — бродяги да дворники,

Чернь петербургских углов!

Он метил в некрасовские альманахи «Физиология Петербурга» Петербургский сборник». Слово «натуральная» было пущено в оборот Булгариным, как бранное, но Белинский его подхватил, переосмыслил, и под этим флагом поддерживал литературу, стремившуюся к реалистическому изображению жизни.

Алексей Жемчужников на первом листе рукописи комедии написал:

«...Не пропущена, потому что обидна для откупщиков и выводит кабак на сцену»¹¹.

Пьесу цензор запретил 18 ноября 1850 года, но не прошло и месяца, как к нему же на стол легла «Фантазия» — «Шутка-водевиль в I д.; сочинение Жемчужникова и графа Толстого».

И он не нашел в ней «ничего предосудительного»...¹²

3

В конце апреля 1850 года Алексей Толстой был прикомандирован к сенатору Давыдову, который выехал в Калугу, чтобы проверить донос, поступивший на местного губернатора Смирнова. Обвинения навета не подтвердились, но петербургским чиновникам приказали заодно проверить состояние дел в Калужской губернии.

Толстой часто бывал у Смирновых. «Оба они учтивы и умны», — сообщал он матери.

Александра Осиповна Смирнова-Россет была знакома с Пушкиным. У нее Толстой встретился с Гоголем. Там же он читал первые наброски «Князя Серебряного». Но потом ему наскучило местное общество.

Тут кстати оказался вызов в Петербург в связи с болезнью дяди Василия Алексеевича Перовского, и Толстой в ноябре снова очутился в квартире Жемчужниковых на Васильевском острове.

Алексей Жемчужников рассказал ему о своей неудаче с постановкой «натуральной» комедии. Неизвестно, одобрял ли Толстой опыты своего двоюродного брата, но что он насмешливо относился к тогдашнему театральному репертуару, в том нет сомненья. То ли Толстому, то ли Жемчужникову пришла в голову мысль посмеяться над водевилем, сочинить «драматическую вещь, поражающую своей бессмыслицей и вместе с тем претендующую на внимание публики».

А. А. Кондратьев высказывал предположение, что одной из истинных причин возвращения Толстого в Петербург «были приготовления к постановке на Александрийскую сцену «Фантазии» Козьмы Пруткова».

Пруткова еще не было и в помине, да и сама «Фантазия» скорее всего писалась после приезда Толстого, судя по тому, что предыдущую комедию Жемчужников написал в октябре, тогда же предложил ее и получил отказ.

Придуман сюжет. Толстой с Жемчужниковым сели за работу.

«Были мы тогда очень молоды, здоровы, веселы, забот у нас не было никаких, жилось нам, слава богу, хорошо, горя не было никакого... Писали мы в одной комнате, на разных столах. Разделили мы пьесу на равное число сцен. Одну часть он взял себе, другую я взял себе писать. Когда мы работу окончили и соединили обе части, то оказалось, что у одного действующие лица уходят со сцены, у другого они приходят. Связи никакой... Хохотали мы над своим произведением до упаду. Тогда мы придумали середину. Вставили в пьесу грозу, бурю и пр. и дали уже другому моему брату, покойному Владимиру, дописать конец пьесы. Таким образом, мы составили триумвират».

Так рассказывал Алексей Жемчужников в интервью некоему «Икс» в день своего семидесятипятилетия. Он остался недоволен тем, как «Икс» изложил рассказ, но несколько лет спустя повторил его с теми же подробностями.