Козьма Прутков и его друзья

Они жили на главной улице Оренбурга, которая тогда называлась Большой. Квартира их была на третьем этаже, а под ними, весь бельэтаж занимал известный богач и чудак Александр Петрович Загряжский.

Как-то на рождество Александр устроил у себя елку и собрал на нее молодежь из свиты Перовского, да еще двух своих друзей — разжалованных в рядовые Оренбургских линейных батальонов поэта Плещеева и князя Трубецкого.

Посреди зала сверкала елка, украшенная восковыми свечами и подвешенными к веткам полубутылками шампанского. У подножья елки на большом столе стояла батарея водок и коньяков, а также блюда со свежей икрой, уральским балыком и прочими популярными тогда закусками.

Молодые люди пили, ели, веселились, плясали вокруг елки и подняли такой шум, что Загряжский, живший внизу, не вынес. Он прислал своего камердинера сказать Жемчужникову, что от шума у барина разболелась голова, и потому тот приказывает всем тотчас разойтись по домам.

Жемчужников хотел было обидеться, но, как обычно, взял верх веселый нрав и страсть к проделкам.

— Господа, — сказал он, — прошу простить меня, но, видно, придется разойтись. Но я даю себе голову на отсечение, что завтра мы соберемся в этом же доме и будем веселиться еще более...

— Но как, Александр? — зашумели гости. — Что вы собираетесь делать?

— Это моя маленькая тайна...

Как только гости удалились, Жемчужников вышел на площадку парадной лестницы, установил против двери квартиры Загряжского мишень для стрельбы, зарядил свои дуэльные пистолеты и открыл пальбу.

«Бах! Бах!» — гремели выстрелы. Перепуганный Загряжский вскочил с постели и, надев бархатный шлафрок, выбежал на лестницу.

— Cher ami, cessez de grâce,— жалобно вопил он.— J’ai diablement peur de cette canonnade.

— Je regrette infiniment de ne pouvoir me rendre à vos voeux¹⁹.— сказал Жемчужников,— по вашей просьбе я принужден был de mettre à la porte tous mes amis²⁰, и все они вызвали меня на дуэль. Завтра я должен по очереди стреляться с тридцатью моими лучшими приятелями, и так как я не хочу быть убитым, то я решился до самого утра упражняться в стрельбе и клянусь вам, что я дорого продам свою жизнь.

— Mais écoutez donc, cher ami²¹. Ну, хотите, я завтра утром надеваю фрак и еду извиняться перед вашими друзьями?

— Это не поможет. Ils ont soif de mon sang****.

Жемчужников снова стал стрелять и попал в центр мишени.

Загряжский в отчаянии зажал уши.

— Vous me ferez mourir²²

, — взмолился он. — Ну, вот что: мы завтра утром едем с вами к вашим друзьям, а вечером я вас приглашаю вместе с ними ко мне поужинать, et j’ai dans ma cave un vieux vin français******, от которого ваши гости язык проглотят.

— Ну, так и быть, только для вас, Александр Петрович, — согласился Жемчужников.

Выпивка на следующий вечер, как писал один из ее участников, была «феноменальная и грандиозная».

В 1855 году Перовский был возведен в графское достоинство. Но планы его уже пришлось осуществлять другим. Старые раны не давали покоя. Он уехал в Крым и там скончался. Его племянник Алексей Толстой прискакал к нему с опозданием на один день.

Василий Алексеевич Перовский был человеком очень умным и дальновидным, но в достижении своих целей он не останавливался ни перед чем. Лев Толстой, собираясь писать роман «Декабристы», хотел сделать в нем Перовского центральной фигурой. В одном из писем Толстой сообщал: «...У меня давно бродит в голове план сочинения, местом действия которого должен быть Оренбургский край, а время — Перовского. Теперь я привез из Москвы целую кучу матерьялов для этого. Я сам не знаю, возможно ли описывать В. А. Пер[овского], и, если бы и было возможно, стал ли бы я описывать его; но все, что касается его, мне ужасно интересно, и должен вам сказать, что это лицо, как историческое лицо и как характер, мне очень симпатично».

В набросках ненаписанного романа действует Перовский...

Александр Жемчужников недолго еще служил в Оренбурге после смерти дяди. Он вышел в отставку в чине надворного советника и пока стал заниматься «сельским хозяйством».

Но это случилось уже тогда, когда Козьма Прутков был в расцвете своей славы.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹

П. К. Мартьянов. Дела и люди века, т. III, СПб. 1896, стр. 237—238.

² «Новое время*, 8 июля 1906 г. (иллюстр. прилож.).

³ Критическая литература о произведениях гр. А. К. Толстого, вып. I. М., 1907, стр. 172.

⁴ Письма русских писателей к А. С. Суворину. JL, 1927, стр. 52.

⁵ ПД, арх. Блудовых, № 22720.

⁶ ГБЛ, М 4806, 4807.

⁷ ЦГИА, ф. 78, ед. хр. 27, л л. 15, 16.

⁸ Р. С., 1909, 8, стр. 293.

⁸ ГБЛ, М 4808.

¹⁰

ЦГИА, ф. 78, ед. хр. 27, л. 148.

¹¹ ГБЛ, М 4808.

¹² ЦГИА, ф. 78, ед. хр. 8.

¹³ И. В., 1905, № 4, стр. 80.

¹⁴ Р. С., 1891, № 10, стр. 138.

¹⁶ Р. С., 1890, № 11, стр. 461.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

«Революция на пороге России. Но, клянусь, она не проникнет в Россию, пока во мне сохранится дыхание жизни»¹,— сказал Николай I, подавив мятеж 14 декабря 1825 года.