Кроме того, водоем располагался удивительно удачно. С трех сторон он был окружен болотом, непроходимым и пользующимся у грибников дурной славой. Люди там нет-нет, а пропадали, и последние годы никто из местных в те края не ходил. Но по краю пруда проходила старая заброшенная просека, по которой можно было проехать на джипе, имея водительский талант.
Зиганшин взглянул на часы и снова удивился, как медленно течет время. Еще только половина четвертого, а столько всего произошло…
В лесу стояла удивительная тишина, какой никогда не бывает днем. Луна висела над землей очень низко, освещая просеку тусклым мертвенным светом, в котором, впрочем, ничего нельзя было разглядеть, кроме очертаний и теней. Подъехав к пруду почти вплотную, он поставил машину так, чтобы фары светили на берег. Появились контуры больших валунов, нависшего над водой старого мертвого дерева с потрескавшейся корой. Все выглядело незнакомым и призрачным, и Зиганшину стало не то чтобы страшно, а проснулось древнее первобытное чувство опасности.
Привязав к телу несколько пакетов с камнями, они бросили его в пруд, и постояли, наблюдая в свете фонаря, как потревоженная ряска вновь смыкается на поверхности воды.
– Ты жил, как жил, не нам тебя судить, – вдруг тихо произнес Лев Абрамович, – но мы будем за тебя молиться, и может быть, душа твоя спасется.
– Поехали, – сказал Зиганшин и зашагал к машине, – ты дорогу запомнил?
– Да…
– Видишь, тропинка отходит? Пройдешь по ней с километр, увидишь старые посадки, там белых – косой коси. Только прошу тебя, отец, не злоупотребляй.
Лев Абрамович дико посмотрел на него и отшатнулся:
– Слава, как ты можешь сейчас об этом думать?
– Могу и тебе советую. Совесть нас все равно будет мучить всю жизнь, давай хоть до завтрашнего вечера к ней не обращаться, пока не закончим дела с ментами. На текущий момент у нас две задачи – отмыться и выспаться.
– Удивляюсь твоему хладнокровию и прагматизму.
– Да? – хмыкнул Зиганшин. – А я вот удивляюсь твоей твердой руке и точному удару. Дальше что?
– Ничего, Слава. Абсолютно ничего.
– То-то же.
Руслан поужинал и лег, радуясь, что благодаря изматывающему труду по пятнадцать часов в сутки бессонница перестала его мучить. Теперь, как только голова касалась подушки, он забывался тяжелым сном и утром вставал почти с такой же мутной головой, как лег. Горе немного утратило остроту, но не потому, что он смирился с потерей или стал меньше переживать, просто все чувства в нем притупились, и отчаяние, и радость, и все остальное.
Работа поглощала все его внимание и силы, но куда-то исчез прежний азарт и энтузиазм, та радость от сознания, что живешь не зря, благодаря которой Руслан многого добился. Объективно он стал мудрее и справедливее, но в душе воцарилось равнодушие и пустота.
Лиза сидела за столом, набирая на ноутбуке новую книгу. Кажется, дело у нее спорилось, пальцы так и летали над клавиатурой, а на лице с быстротой молнии сменялись самые разные выражения. То она хмурилась, то улыбалась, то поднимала бровь, а иногда вытягивала губы трубочкой. Видимо, между персонажами шел жаркий спор.
Руслан улегся на спину, положив ногу на диванный валик. Все же он слишком рано завалился в кровать, еще нет десяти вечера. Хотел попросить Лизу, чтобы принесла чайку, но решил, что нехорошо отвлекать человека от работы, ради чашки чая выдергивать из волшебной страны.
Глядя на жену, он удивлялся, как она все успевает: и выполнять трудную и ответственную работу следователя, и писать книги, и держать дом в безукоризненном порядке. Руслан очень любил маму и честно пытался не признаваться себе, что до женитьбы никогда так вкусно не ел, но факт есть факт… Он очень хотел, чтобы Лиза перестала работать следователем, но не знал, как попросить ее, чтобы это не выглядело как посягательство на личную свободу жены.
Сегодня его навестил старший Михайловский. Впрочем, навестил – не то слово. Ворвался. Влетел. И чуть не растерзал.
Несчастный отец негодовал, как администрация, которая обязана заботиться об аспирантах и всячески их опекать, допустила арест сына по сфабрикованному и нелепому обвинению и почему ничего не делается для немедленного освобождения Михайловского-младшего?
Руслан пытался успокоить и утешить академика, но успеха не достиг. Хотел рассказать про Зиганшина, что тот держит руку на пульсе и старается добыть доказательства невиновности Ярослава, но Михайловский не был настроен на прием информации.
Несколько раз повторив, что Руслан обязательно будет уволен за халатность и разгильдяйство, академик удалился так резко, что бедный ректор не успел даже предложить ему денежную помощь.
«Ну и хорошо, что не успел! Дам тому, кто действительно нуждается. И про Зиганшина, слава богу, не сказал, мало ли как старый дурак перетолкует… Академик, а надо же, какой психопат! Неудивительно, что у такого папаши сын вырос маньяком-убийцей… Или нет?»