Краденое счастье

Отодвинувшись к самому дальнему стенду, Мстислав Юрьевич признался, что да, изучает.

– И как вам? Интересно?

Он кивнул и пристально уставился на фотографии. На этом стенде были отражены достижения кафедры в последнее время, и целая колонка посвящалась работе сотрудников на театре военных действий.

Приглядевшись, Зиганшин с удивлением узнал Клименко в молодом веселом докторе на групповой фотографии. Завуч, тогда еще стройный парень, одетый в полевую форму, стоял среди солдат на крыльце какого-то здания, наверное, полевого госпиталя, и улыбался.

Господи, как же он так одеревенел? Как превратился в напыщенного педанта?

А вот мама Галя, совсем молоденькая. Даже на черно-белом снимке видно, как азартно блестят глаза, а выражение такое, будто она только что смеялась и снова расхохочется, как только фотограф уберет аппарат.

Глядя на нее, Зиганшин невольно улыбнулся.

– Кого вы там рассматриваете? – спросила Черных, растягивая слова и подойдя к нему гораздо ближе, чем нужно для общения малознакомых людей.

– Да вот, смотрю, – он отступил, оказавшись у самой стенки, – Галина Ивановна такая хорошенькая.

– Да уж, героиня, куда там! А я считаю, что нормальная женщина не пойдет с мужиками шататься!

– Вы не правы! – только и смог ответить Зиганшин.

– Конечно, не пойдет, тем более добровольно. Это надо совсем уж себя не уважать… С другой стороны, она прекрасно устроилась. Поболталась немножко среди солдат и теперь всю оставшуюся жизнь может творить что угодно! Она ж героиня!

Зиганшин промолчал. Раньше, когда он был маленьким, героями войны принято было восхищаться, и никто не смел ставить их подвиг под сомнение. Но в последнее время он частенько слышал, что воевать идут только глупые и бестолковые люди, которым нечего дать обществу, кроме собственной жизни, а умный должен беречь себя, и, собственно, именно в этом заключается гражданское мужество – отсидеться в безопасности, чтобы потом, может быть, порадовать человечество каким-нибудь великим открытием.

Подобное мировоззрение казалось ему отвратительным. Зиганшин понимал, что Черных просто хочет подчеркнуть собственную нежность и домовитость на контрасте с боевой Галиной Ивановной, но милее она от этого не становилась.

– Я вас очень прошу, – сказал он тихо, – не говорите плохо о Галине Ивановне хотя бы при мне. А лучше вообще не говорите.

– Ну понятно, – протянула Оксана Васильевна с презрительной усмешкой, – славное боевое прошлое затмевает все остальное. А мы, значит, люди второго сорта получаемся и слова не можем сказать героям, даже глаза на них лишний раз поднимать.

– Оксана Васильевна, никто не требует, чтобы вы шли защищать свою Родину, но хотя бы уважайте тех, кто делал это для вас!

Черных вдруг заговорщицки ему подмигнула и придвинулась еще ближе, так что пришлось вжаться в стену, чтобы выгадать хоть несколько сантиметров личного пространства.

– Не все так просто с этой Галиной Ивановной, если хотите знать, – сказала Оксана Васильевна доверительным тоном, – не знаю, что ее понесло по горячим точкам, но уж не из патриотизма она это сделала, поверьте мне. Эта психопатка элементарно не могла найти себя в мирной жизни, а после своих командировок только хуже свихнулась. Она реально неадекватная бывает на рабочем месте…

– Господи, что вы такое говорите!

– Ну а как вы думаете, почему из всех сотрудников Михайловский только с ней сблизился? Почувствовал родственную душу! Помяните мое слово, скоро выяснится, что они вместе проворачивали эти ужасные убийства. Галя жутко, буквально по-звериному ненавидела Ингу Валерьевну, поэтому я совершенно не удивлюсь такому повороту!

Зиганшина охватило столь сильное чувство гадливости, что он едва не задохнулся. Бесцеремонно отстранив наседавшую на него Черных, он бросил «никогда больше не заговаривайте со мной» и, отвернувшись от нее, вышел.

Поднимаясь по широкой мраморной лестнице в ординаторскую, он вспомнил про ярость отвергнутой женщины, которая, как известно, страшнее всего, но быстро сообразил, что выяснил все, что мог, и дальше толкаться на кафедре нет смысла.

Он тепло простился с Сережкиным, получил величавый кивок от Клименко, слащавое напутствие от Царькова, и напоследок Тиглиев отвел его к Журавлеву. Мстислав Юрьевич был уверен, что старый профессор вообще не замечал его присутствия, но тот внезапно поднялся из-за письменного стола и протянул ладонь для рукопожатия.

– Вы обладаете способностью стабилизировать сомнения, – вдруг сказал старик, с молодой силой стиснув руку Зиганшина, – в вас определенно больше света, чем тьмы.

– Бывает с ним такое, все же девяносто лет, – вздохнул Тиглиев, когда они вышли от профессора, – но крайне редко. Крайне.

* * *

Мысль, что придется втискивать велосипед в старый тесный автобус, а потом еще ехать шесть километров до дома, была невыносима. Ноги категорически отказывались участвовать в этом мероприятии, и Фрида разозлилась на себя за то, что такая слабая.