Краденое счастье

– Простите, у меня вопрос, – веско сказал он.

Царьков лучезарно улыбнулся «представителю прессы».

– А если бы доктор предложил матери оплатить услуги через кассу? Тогда это не было бы вымогательством?

– Ну нет…

Завкафедрой развел руками. Видно, ожидал, что журналист, как представитель населения, станет яростно клеймить взяточников-докторов.

– Стало быть, когда один доктор просит денег, это он наживается на чужом горе, а когда целое учреждение – это гуманизм в лучшем своем проявлении?

– У нас на уровне приемного отделения вообще нет платных услуг! Все бесплатно! – огрызнулся Царьков. – Врач обязан оказывать неотложную помощь!

– Помощь – да, косметику – нет, – буркнул Тиглиев.

– Вот видите, – продолжал Зиганшин, – если в приемном нет платных услуг в принципе, какой урон учреждению нанес доктор? Да, как честный гражданин и работник, он должен был предложить матери обратиться в кассу, но если ее нет? О неоказании помощи тут речь тоже не идет. Врач готов был зашить рану тем, что Родина дала. А с какой радости он должен бесплатно делать косметический шов нитью, купленной за собственные деньги, чужому ребенку? Может, у него своих десять человек? А у этого ребенка своя мать есть, которой тысяча рублей дороже красивого шва. Ее выбор. И, кстати, денежная благодарность врачам взяткой не является.

– Да неужели? Кто вам такое сказал? – протянул Царьков, и Мстислав Юрьевич невольно позавидовал его апломбу. Сам он умел с подобной уверенностью говорить только то, в чем был твердо убежден.

– Ну, я как-никак ю… – начал Зиганшин в запальчивости. К счастью, в последний момент удалось опомниться, – юридические вопросы изучал к своим статьям. Так вот взятка – это преступление против государственного управления, и совершить его способно только должностное лицо. Врач может реально влететь за левый больничный, но никак не за конвертик, который ему сунут в карман за хорошо сделанную операцию.

Он сел, злясь на себя, что едва не спалился. Вот так, наверное, и попадаются шпионы!

– Ребятушки, ну мы же с вами врачи, – Царьков сменил негодующий тон на проникновенный, – мы выбрали такую специальность! Деньги – это грязь, тлен и ничего больше, а радость от спасения жизни…

Дальше Зиганшин не слушал, мимоходом подумав, что не встречал среди тех, кто декларирует, мол, деньги – грязь и тлен, ни одного по-настоящему бескорыстного человека.

Он внимательно оглядывал присутствующих, вдруг на чьем-нибудь лице промелькнет тень тревоги из-за его почти провала. Вдруг кто-то догадался, что значила затянутая буква «ю» в его речи?

Действительно, он оказался в центре внимания. Все, кто мог обернуться, чтобы это не выглядело хамством по отношению к Царькову, смотрели на него, но в глазах докторов читалось только восхищение. Сережкин, не скрываясь, показывал большой палец, и даже медальный профиль Тиглиева смягчился в улыбке. Как ни всматривался, Зиганшин не заметил ни в ком подозрения и тревоги.

Как только Царьков кончил свою духоподъемную речь и вышел, доктора окружили Мстислава Юрьевича.

– То есть вы хотите сказать, наш удел – это моральное осуждение, и больше ничего?

– Да почему осуждение-то? – фыркнул Зиганшин. – Нет, сирым и убогим, безусловно, надо помогать, но меня поражает та легкость, с которой все наши граждане готовы причислить себя к данной категории.

– А это точно-преточно не взятка? – допытывался Сережкин.

– Я спрошу на всякий случай у знающих людей, но на девяносто девять процентов точно. Врач не попадает под критерии специального субъекта для данного преступления.

Сережкин засмеялся:

– Ну даже если и нет, все равно вы Царькова здорово осадили. Я потрясен!

– Что это с тобой? – спросил Тиглиев.

– Что? А, ты в этом смысле? – ухмыльнулся Сережкин. – Да у меня на днях газовщики колонку меняли, и за все время работы я не слышал от них ни одного нехорошего слова. Вот и решил, что тоже культурный буду и откажусь от употребления ненормативной лексики. Сразу столько слов интересных появляется в обиходе. Восхитительно, великолепно, чрезвычайно, я потрясен, ну или там какое-нибудь отнюдь!

Тиглиев пожал плечами и вернулся к своим историям, Сережкин уткнулся в компьютер, и на Зиганшина они больше не обращали внимания, но он чувствовал, что отношение к нему коренным образом изменилось. Раньше он был пусть приятным и необременительным гостем, но все равно досадной помехой, а теперь благодаря выходке с Царьковым превратился в почти своего парня. Мстислав Юрьевич немного поддался тщеславию и пожалел, что мама Галя сегодня не работает и не видит, какой он молодец.

Он прикидывал, как бы получше воспользоваться благоприятной ситуацией и завести разговор о Тане Верховской, как вдруг в голову пришла простая и ясная идея. Зачем сначала дышать архивной пылью, выискивая подходящих «потеряшек», а потом выяснять, не были ли доктора знакомы с такой-то и такой-то, когда можно просто спросить, пропадали в их окружении люди или нет. Он сейчас журналист, а не мент.