Крайняя мера

— Я бы предпочла остаться единственной, — сказала Джейн, которая, к своему великому неудовольствию, не могла скрыть подступивших к глазам слез.

— Я сражаюсь за Джона Пахаря, который в своей ветхой одежонке гнет спину на поле и приходит домой с руками, покрытыми мозолями от плуга, кормящего всю его семью и господина землевладельца. За Коровницу Мэг, которая ждет Джона Пахаря дома. Он прикрикнет на нее или поцелует или овладеет против воли, но так уж устроена наша жизнь. Я понимаю, что у этих людей мало прав и свободы и им угрожают голод, болезни, алчный и мстительный хозяин, и все же у них есть выбор, который они и делают. Свобода витает в воздухе, которым они дышат, в холодных отблесках зимнего утра, в первом всплеске рыбы весной. Несмотря ни на что, им приносят радость оборванные детишки и работа, которой они занимаются.

— Позвольте заметить, — деловито сообщила Джейн, — что у сидящей перед вами Коровницы Мэг воспоминания о годах, проведенных в деревне, сильно отличаются от идиллической картины, которую вы описали с такой любовью.

— Но именно там я нашел тебя. Ты не погибла под конскими копытами, тебя не насадили на копье, как боевой трофей, и над тобой не надругались опьяневшие от крови солдаты.

Грэшем смотрел на девушку, но видел не ее, а описанные ужасы, которые неотступно преследовали его по ночам.

— Я видел столько всего, что заставило меня утратить веру в Господа и царствие небесное. Ты помнишь, что сказал Марло? «Мой ад везде, и я навеки в нем…»

Я не нашел следов Бога на грешной земле, но я слышал его в музыке и стихах, видел божественное начало в закате солнца и в его отблесках на каменной часовне в Кембридже, когда дивное пение возносится к небесам. И все-таки я тоже считаю, что мы живем в аду, и, как Марло, разуверился в Боге, и мой гнев идет от безнадежности. Но что же остается? Джон и Мэг, измученные тяжким трудом, с их стремлением выжить, прокормиться и обеспечить убогое существование детям. В их борьбе за крупицы человеческого счастья, которое они хотят получить за отпущенное им на земле время, есть свое достоинство. У этих людей достаточно трудностей без войн и мятежей. И им нужна наша помощь. Джону, Мэг и их подрастающим отпрыскам все равно, кто сидит на престоле: Яков, Елизавета, Генрих или Ричард. Им безразлично, к какой династии принадлежит правитель, будь он Плантагенетом, Тюдором или Стюартом. Разницы нет, пока солдаты остаются в казармах и ходят по борделям, враг не осмеливается напасть на страну, а землевладелец ведет себя с арендаторами не слишком бесцеремонно, опасаясь наказания из Лондона.

Пойми, Джейн, мы все, и джентри, и высокородные дворяне, боремся за внешний блеск, за власть, богатство и драгоценности. Больше всего мы стремимся к власти, потому что она придает некую значимость нашим жалким и хрупким жизням, прежде чем их отнимет болезнь, злая судьба или беспощадное время. Мы совершаем ошибку. Бороться нужно не за власть, не за собственные страсти и необузданные желания, а за то, чтобы сохранить жизнь тем, у кого нет ни власти, ни могущества, а есть только воля к жизни. Мы должны сражаться за тех, кто не может это сделать сам.

Наступило долгое молчание.

— Мой славный рыцарь в сияющих доспехах оседлал белоснежного боевого коня, — наконец заговорила Джейн, желая поддразнить Грэшема, хотя его слова задели девушку за живое. — Посмотри, не испачкался ли белоснежный конь во время битвы? Скольких человек ты убил, Генри Грэшем? Скольких из них ты вспоминаешь во время бессонных ночей, когда думаешь, что тебя никто не видит, или когда бормочешь во сне имена, не дающие тебе покоя? Ты действительно знаешь, за что сражаешься? И смогут ли Джон и Мэг жить в мире в грязной хижине, жалком подобии дома?

— Значит, Джон и Мэг получат хоть и маленькое, но право распорядиться своей жизнью. — Голос Генри звучал на удивление невыразительно. — Они также смогут выжить, сохранив толику достоинства.

— Он прав, госпожа.

От неожиданности Грэшем и Джейн подскочили со своих мест. Никто не заметил, когда Манион зашел в комнату. Несмотря на огромный рост, он передвигался бесшумно, словно кошка.

— Мы пользуемся радостями жизни, когда можем, и сражаемся, когда вынуждены это делать. Речь идет не о победе, а о выживании. — Манион наполнил вином кубки. — Пейте и наслаждайтесь, пока живы, потому что покойники не чувствуют вкуса вина и ничто для них уже не имеет значения. Поэтому цель игры — остаться в живых. Только и всего. Для мертвецов навсегда закрыты и радости, и печали грешной жизни.

Джейн посмотрела на Маниона, а затем перевела спокойный взгляд на Грэшема.

— Значит, по мужской философии выходит, что ради сохранения собственной жизни можно оправдать уничтожение целого народа? А как же быть с Мэг, Джоном и их потомством?