Крайняя мера

— «Молчание — достойнейший ответ на клевету», — процитировал Джонсон собственные строки, гордо выпячивая грудь, как он привык делать в подобных случаях.

— Будь добр, Бен, не декламируй нам свои творения, — попросил Грэшем. — Только исключительно самонадеянные люди могут вспомнить, что они когда-то написали, и используют любую возможность, чтобы излить этот поток на ничего не подозревающую публику.

— Я исключителен во всем, чем занимаюсь, — проворчал Джонсон, поднимаясь с кровати и почесывая голову.

— Особенно ты преуспел в подхалимстве и лести. Какие строки ты посвятил Роберту Сесилу, когда он вдруг стал графом Солсбери? Постой, сейчас вспомню…

Зачем тебе поэт со скромной Музой,

Когда ты сам воспел себя в делах?

— Ну да, — откликнулся Джонсон, натягивая сапоги, — мне тоже нужно жить.

— А вот еще: «И даже блохи на его собаке для меня священны», — съязвил Генри, цитируя слова из пьесы Джонсона «У каждого свой гумор».

— Прекрати цитировать мои произведения, сэр Генри. В твоем исполнении эти строки утрачивают всю красоту.

Джейн обожала театр, а Грэшема к искусству лицедейства приобщил Кит Марло. С Джонсоном они были знакомы много лет, Бен Джонсон имел шотландские корни и не отрекся от них, даже когда шотландцы были не в чести, так же как и от католической веры, которая не в моде и по сей день. Джонсон был ученым-самоучкой и обладал огромным багажом знаний по классическим наукам. В то же время он отличался буйным нравом и даже убил человека. Гениальный поэт, позволяющий себе хамские выходки, человек, обладающий исключительной интуицией, в котором чувствительности порой было не больше, чем в каменном сортире Тауэра. Тело Бена Джонсона можно заточить в темницу, что, кстати, однажды и случилось, но удержать в неволе его дух невозможно, и в этом он был схож с Уолтером Рейли.

Джейн с безразличным видом взяла стоявший у кровати переполненный ночной горшок, открыла окно и выплеснула содержимое на улицу. В следующее мгновение снизу донесся истошный вопль, свидетельствующий о точном попадании в цель. Джонсон прекратил растирать голову и с блаженной улыбкой уставился на стройную фигурку Джейн. Он быстро приходил в себя после любого потрясения, так как в его жизни они имели место довольно часто.

— Перестань таращиться на девушку, старый развратник, и послушай меня. Говорят, ты собираешься отобедать с лордом Мордаунтом и Робертом Кейтсби?

Джонсон, возлежа на кровати, принял эффектную позу, впечатление от которой испортила пуговица, оторвавшаяся в тот момент, когда он театральным жестом поднял вверх руки и разразился стихами:

Ну же, Селия, смелее!Ее любви вкусим скорее!Наши юные года

Нам даны не навсегда.

— Меня зовут Джейн, — ответил объект вожделенных желаний поэта, отпихивая ногой остатки еды, завалявшиеся еще с прошлой недели. — Что касается вашего любезного предложения, отвечу так: на сцене лишь измены забавляют, но сердце равнодушным оставляют.

— Прекрасно сказано! — галантно похвалил девушку Джонсон. — Даже у меня вышло бы ненамного лучше!

— Так что там с Мордаунтом и Кейтсби? — прервал излияния поэта Генри.

— Ты, как всегда, хорошо осведомлен. Что тебе от них надо?

Джонсон неуклюже поднялся с постели и направился к низкому столу с грубой резьбой, на котором стояло несколько бутылок. Джейн преградила ему путь и смерила сердитым взглядом. Джонсон не стал испытывать судьбу и благоразумно изменил курс, свернув в сторону кувшина с кружкой, содержимое которого напоминало воду. Он наклонился и сделал знак Грэшему, который подошел и медленно вылил воду другу на голову, после чего тот стал трясти мокрой шевелюрой, словно выбежавшая из реки собака.

— Я заметил, что худею на глазах, и хороший обед мне просто необходим, — заявил Грэшем, ставя на место пустой кувшин. — Пожалуй, я представлюсь твоим шотландским кузеном, приехавшим с севера в надежде на хорошую поживу, так как в Лондоне снова питают горячую любовь к шотландцам. По такому случаю молодой Кейтсби с радостью распорядится поставить еще один прибор, чтобы твой родственник смог вкусить все радости жизни в обществе знати.

— Надеюсь, у тебя правильный шотландский акцент? — хмыкнул Джонсон.

Он бросил вопросительный взгляд на Джейн, а когда та отошла в сторону, подошел к столу, наполнил два стакана дешевым хересом и предложил один Грэшему, но тот вежливо отказался. Джонсон сделал спасительный глоток из собственного стакана, а порцию Грэшема отдал Маниону.

— А, понимаю, ты хочешь стать невидимкой. — Эту фразу Джонсон произносил всегда, когда Грэшем хотел остаться неузнанным. — Но почему такой внезапный интерес к моим друзьям?

— А разве Роберт Кейтсби твой друг?