Крайний

День гоняли меня по закоулкам. Но никто на четкий вопрос, как узнать, где конкретный пленный что-то строит, ответить не мог. Смотрели на меня с подозрением: зачем тебе? За войну не насмотрелся на фрицев? Ясно, то были десятые люди, не при должностях, в списки посмотреть возможности не имели. А до тех, кто в списки смотрит, как я понял, не добраться.

День прошел даром.

Назавтра было четное число.

Ровно в семь утра я сидел в беседке.

Надя немножко опоздала. Я сделал комплимент, что короткий волос ей идет.

Тряхнула кудряшками и даже не покраснела.

Я с места доложил ей о временной неудаче.

Она не расстроилась, а напротив – воодушевилась.

– Так еще интересней. Давай дальше ищи! Мне бежать надо!

И быстро зацокала каблучками в удаляющемся направлении. И ноги так высоко назад выкидывала, что я заметил – на каблучках подковки железные. Справа и слева.

Я планировал признаться в своих чувствах. А после подковок полюбил еще сильней.

Пропускать работу за счет хорошего отношения нехорошо, и я оформил отпуск за свой счет. На неделю. Но предупредил, что, возможно, мне понадобится больше.

Лето наступало все дальше, клиентов видимо-невидимо. Директор меня строго предупредил, чтоб через неделю как штык.

Я рассудил, что самое верное – ходить по городу, где идут стройки. Увижу немцев – буду спрашивать Вернера Мадера.

Так и проходил весь день из конца в конец. Нету и нету.

Потом еще день.

На одной стройке наши мне сказали, что немцев срочно перекинули на железнодорожный вокзал – там намечается торжественный пуск, подмазывают последние кирпичики.

Новое здание вокзала открывалось издалека во всей своей красе: с башней и часами.

Подошел вплотную – оцепление серьезное. С винтовками.

Спрашиваю:

– Тут пленные немцы работают?

– Зачем тебе знать?

– Мне один нужен. Кое-что купить хотел. Вернер Мадер. Молодой хлопец. Красивый. – Надя мне портрета Вернера не давала, но я описал, как представлял по логике.

Один постовой меня прогнал, другой прогнал. Третий оказался добрый.

Позвал какого-то немца, спросил:

– Вернер Мадер тут? До нього наш громадянын прыйшов.

Немец посмотрел на меня, кивнул, махнул рукой, чтоб я подождал.

Сам кричит, голову наверх задрал:

– Werner, irgendein Jud sucht dich![4]

Кто-то из раскрытого окна загоготал и заиграл на губной гармошке.

Потом передал эстафету новостей дальше:

– Mader, ein Jud fragt nach dir! Hüte dich![5]

И весь громадный дворец загоготал, запиликал на гармошке.

И каждый кирпичик поддакивал:

– Юдэ! Юдэ! Юдэ!

И вот передо мной человек. Не молодой. Лет тридцати пяти. Не красивый. Но осанистый. Высокий. Черноволосый. Смотрит на меня удивленно и сверху вниз.

По-русски спрашивает:

– Что надо?

– Вернер Мадер?

– Да, я есть Вернер Мадер.

– Надя просила передать привет.

– Надья? Не знать Надья. Никогда не знать Надья.

– На Коцюбинского дом строили?

– Я.

– Туда Надя приходила. Красивая девушка.

– Не знать Надья! Передать Надья, что я ее не знать. Забыл! Я возвращаться нах хаус. Майнэ семья. Надья – пшик!

Ясно по глазам бесстыжим – брешет.

Мадер повернулся по-солдатски. Быстро двинулся к зданию.

Я за ним. Постовой отвлекся, не заметил. Кругом тачки, возят по доскам битые кирпичи, пыль столбом. Мадер на лестницу, и я тоже. Он побежал, я следом.

Мадер остановился у раскрытого окна на третьем этаже. Рукой об подоконник оперся, как на картине. Стекла только что вставили – замазка еще блестела, мокрая.

Я говорю:

– Мадер, тебе не стыдно? Она девчонка, а ты взрослый дядька. Она тебя полюбила. Ты ей повод давал.

Он смотрит, не мигает.

И я смотрю, ни один глаз не дрогнет.

Мадер говорит:

– Кто она тебе?

– Сестра. Родная сестра.

– Ах, зо… Юдэ. Юдэ Надья. Плен капут! Ферштеен, кляйнэ юдэ?

И в голову мне пальцем, будто курок спускает.

– Пуфф!

Я как стоял, так и вдарил его. И так вдарил, что он отклонился сильно назад. Лучше сказать – переломился. Больше от неожиданности, а не от силы. Какая у меня сила по сравнению. Смешно. И так переломился, что у него в спине треснуло. И в таком полуперевернутом назад положении – ноги тут, а спина с головой наружу и вниз – он застыл. Повисел в неопределенности пару секунд – и повалился за окно.

Я кинулся на выход и бежал, пока мое сердце не остановилось. А остановилось оно где-то в районе базара. Километра через четыре.

День хоть и не базарный, но народу крутится много. Кто что пытается продать. Я для вида тыркаюсь то к одному, то к другому. А в голове стучит: «Убил! Убил до смерти!»

И тут меня сзади кто-то легонько притиснул кулаком.

– Василь!

Я обернулся. Субботин.

– Украл что-то? Признавайся, а то сейчас в милицию сдам!

Вижу, он выпивши. Не сильно. Но ощущение стойкое.

Я через силу улыбнулся:

– Ой, Валерий Иванович! Какой судьбой вы тут?

– Прогуливаюсь. Сегодня у меня праздник. Пойдем со мной! И тебе веселей. И мне компания.

Субботин уцепился за мою руку повыше локтя и крепко повел рядом.

Зашли в столовую возле базара.

Субботин трезвым голосом спрашивает:

– Выкладывай. Я тебя насквозь знаю. У тебя лицо, как тогда в лесу. Ты мне такой и снился.

Я понурил взгляд.

Субботин пошел на раздачу, принес две тарелки с перловкой, хлеб, два полстакана водки.