Крамола. Книга 1

— Что ж ты делаешь, а? — тихо спросил Андрей. — Как же ты так?

— Что я делаю? — изумился Митя. — Если наличники, дак я с позволенья. Вон Александр-то Николаич, живой.

— Это я разрешил, — немедленно вмешался Саша. — Он спрашивал…

— Так-то! — удовлетворенно заметил Мамухин. — Вам-то на что они? Вы свое отпанствовали. Дом ваш один хрен сгниет. А я их к своей избе приколочу, и красота будет.

— Пусть, пусть берет, — вступился Саша, пытаясь отвести брата от окна. — Мы с тобой и без узоров, просто поживем…

— Во-во, ты послушай братца. Он хоть и контрик, но верно говорит. — Митя начал спускать наличник. Лестница под ним качалась, кренилась набок. Андрей стоял, словно оглушенный.

— Не жалей, — говорил Саша. — Что же дерево-то жалеть?

— Мне не жалко, — растерянно пожал плечами Андрей. — Но как жить? Где теперь нам жить?

Митя Мамухин погрузил наличник на телегу, привязал веревкой и сел в передок.

— В другой раз приеду! — крикнул он. — Со слухового окошка сниму… Я, между протчим, вас не грабил. Без спросу иголки не взял. Так-то!

И дернул вожжи, понукая горячего, недавно объезженного конька.

Андрей нащупал в кармане револьвер, провернул пальцем барабан.

— Где этот? Ссыльный?

Саша схватил его за руку, заговорил горячо:

— Мстить нельзя, Андрей! Только не это! Зло может породить только зло! Да разве можно из-за каких-то вещей, из-за барахла… Даже из-за дома?!

— Я за отца…

— Нет, Андрей, нет! — Саша закашлялся, смахивая слезы. — Выбрось пистолет. И никогда не бери в руки. Дай мне!

— Не дам! — Андрей отстранился, сжал рукоятку. — Мне еще понадобится. Я привык к оружию.

— Все привыкли, все с оружием! Ты оглянись кругом, посмотри. По всей России пожар горит! — Глаза брата засверкали, в лице появилось что-то незнакомое, ярое. — Кому-то ведь надо тушить. Тушить! Мы же так перебьем друг друга. Месть на месть — это же бесконечно, Андрей. Это страшно! Народ привык к оружию, целый народ! Уже и слова не понимают, от стрельбы оглохли… Это я тебе говорю, брат, я — кадровый офицер! Пока не поздно, пока еще люди не изверились, надо бросить оружие.

— Но ведь война идет, Саша!

— Это не война. Я такой войны не признаю, — он перешел на шепот. — Братоубийство — вот что это… И убивают самых лучших. Это же так… как если бы Пушкин стрелялся с Лермонтовым! Неужели ты не понял? Даже после «эшелона смерти»?

— Я все понял, — упрямо и с вызовом сказал Андрей. — И я им никогда не прощу этого «эшелона»!

— Но кто-то ведь должен первым простить! И уступить! Иначе же не будет конца!

— В благородство поиграть? — возмутился Андрей. — Не-ет, не примется такое благородство. Его посчитают за слабость. Время другое! Не прощу!

Саша устало опустил голову, сник, и глаза притухли.

— Это безумство, Андрюша… Это злоба в тебе, месть, а желание справедливости — чувство другое. И оно обязательно победит.

— На войне всегда побеждала сила, — тоже устало бросил Андрей.

— Может быть… Но справедливость потом брала свое. Ты посмотри, как это в природе. Весной разольются реки, поднимутся ручьи — деревья ломают, камни перекатывают. И берега моет, моет. Кажется, от силищи такой и спасения нет, а схлынет дурная вода, скатится — и все опять в берегах, все справедливо и тихо. И рыбам хорошо, и людям спокойно.

— Как же я могу простить? — Андрей перешел на крик.

Саша несколько минут ходил по залу, останавливался у дымящего камина и все время прислушивался, будто последнее слово брата продолжало биться под потолком, как случайно залетевшая и испуганная птица.

— Ладно… — сказал он наконец с хрипотцой в голосе. — А за отца ты простил? А за свою родную сестру… за Оленьку нашу ты простил? Значит, одним зло можно прощать, другим — нет?

— Я Оленьку им не простил! — вскинулся Андрей. — И не прощу!

Саша вдруг засмеялся и заплакал одновременно, взмолился, потрясая руками:

— Господи, Андрей! Тебе же остается одно — бить тех и других. Тех и других!..

Андрей слушал и пытался вспомнить, как говорил комиссар Шиловский. А говорил он как раз об этом, и очень хорошо, складно, так что красноармейцы понимали все и верили. И он, Андрей, тогда стоял неподалеку, все слышал и тоже верил… Что-то об очистительных пожарах. Будто бы крестьянин, прежде чем возделать землю, всегда выжигал старое — будь то лес или трава, а потом уж сеял, и прорастала пашня, и всходил урожай… Красиво говорил тогда Шиловский, понятно. Да, он сказал: Россия — это целинная земля, которую нужно поднять, и без огня и глубокой пахоты не обойтись. И кому-то надо делать эту трудную черновую работу, кому-то придется дышать дымом и мазаться в саже, чтобы потом был хлеб для многих поколений. И потомки оценят и воздадут…

— Я не знаю, как жить, — неожиданно для себя признался Андрей. — Я только говорить выучился… И сейчас еще какое-то беспамятство, провалы. Помню то, что болит. Остальное забыл…

Саша обнял брата, прижался щекой к его лицу.