Крамола. Книга 1

Тот шарахнулся в сторону, заверещал; сидящие вокруг схватили Ковшова за руки, за ноги, повалили на пол. Он вырвался, отполз на четвереньках к двери, распрямился.

— Нашей кровью революцию делать! — гулко постучал в грудь. — Нас, как назем, в землю, за светлое будущее… А сами?.. Н-нет! Побежим, дак все!.. И ты! — сунул кулак в сторону картавого. — Первый в дыру полезешь!

Тот не успел ответить — в дверь застучали прикладом.

— Вот я вам побегу! — донесся голос охранника. — Садану через дверь — и в кого бог пошлет. Все одно вы там несчитаны.

Ковшов осекся, прильнул глазом к пулевой пробоине. Стало тихо.

— Так-то, — удовлетворенно заметил охранник. — Чтоб как мыши сидели! Я порядок люблю!

— Слушай, земеля, — позвал Ковшов. — У нас тут один помер, вынести бы.

— Открывать не велено, — сказал часовой. — Я открою, а ты меня подцепишь!

— Дак воняет, дышать нечем, — пожаловался Ковшов. — Будь человеком, землячок. Ты родом-то откуда?

— Не велено! — прикрикнул охранник. — У нас и так один пропал…

Ковшов притих, потом заругался.

— Будь человеком, слышь? Он от тифа помер! Мы ж заразимся!

— Тем более не велено, — откликнулся часовой и захрустел щебнем вдоль вагона.

Вырезанную дыру величиной в ладонь Ковшов прикрыл соломой, сунул в нее шашку, а сверху опрокинул мертвого:

— Сторожи пока, Семен…

Когда вагон подцепили к эшелону, охрана сменилась, но и нового часового, из солдат, уговорить вынести покойного не удалось. При слове «тиф» к вагону опасались приближаться. Это было на руку — не станут соваться, если решат искать исчезнувшего казака. Ковшов больше боялся, что найдут карабин и шашку; узнать казака теперь бы никто не смог…

Однако из-за тифа больше не выпускали за водой и не брали пустых котелков.

Резать пол здесь тоже было опасно, да и бессмысленно: в ночной тишине слышался малейший скрип, но Ковшов долго не мог успокоиться. Он метался по вагону, спотыкаясь о лежащих, доставал припрятанный карабин и, осторожно открыв затвор, проверял патроны. Забываясь в тяжелом сне, Андрей скоро просыпался, потому что рука сама тянулась к ране и бередила ее; свежая кровь напитывала затвердевшую повязку. Ковшов не спал. Пристроившись у Андрея в изголовье, дразнил картавого:

— Эй, фракция! Прошение-то написал? Ежели написал — тащи, резолюцию наложу!

В следующий раз Андрей очнулся от сна, когда вагон уже потряхивало на стыках. В узкие окна под крышей проникал розоватый утренний свет. Люди спали, скрючившись от холода, во сне натягивали на себя пласты мятой соломы, жались друг к другу…

В углу возле мертвого казака стоял на коленях Ковшов и резал пол. Гимнастерка прилипла к лопаткам, коротко стриженные волосы стояли дыбом. Он часто отдыхал и через обвисшее плечо глядел на спящих, словно пересчитывал их. Заметив, что Андрей проснулся, Ковшов пробрался к нему.

— Хреново дело, — прошептал он. — Занемог я что-то, ослаб. В озноб кидает и нутро горит…

Андрей поймал его взгляд, непривычно мутный и вялый; под глазами проступали серые круги.

— Я тебе только доверяю, — продолжал Ковшов. — Боюсь, не тиф ли у меня? Накликал, поди, на свою голову… Тебе доверяю. Ты молчишь, а эти все говоруны… Да и видел я, как ты рубал… Слушай, «фракция»-то ночью что удумал: требовал оружие им отдать. И наших эта сволота уговорила, и наши туда же… Чтоб я чего не натворил… Вот, хрен им! Не дал!.. — Он огляделся и склонился ниже к лицу Андрея. — Я перепрятал… Карабин тут, возле тебя, под соломой. И патроны… Да чего-то у меня голова совсем тяжелая, в пот бросает… Одну плаху почти совсем разрезал, вывернул, а он еще не пролезает, — Ковшов кивнул на мертвого. — Придется еще одну… Его выброшу и сам на то место лягу. Дыре этой хозяин я! А то эти сволочи продадут дыру белым!.. Береги ее, понял? У меня тиф, чую… Накликал… А ты молчи! Хорошо, что молчишь… Тебе бы вот повязку сменить, чтоб не загнило. Снимай рубаху, пока сила есть — завяжу. Только отрывать тряпку буду — не ори. Воды нет, отмочить нечем…

Андрей сел и осмотрелся. В вагоне все спали: тяжелое дыхание заполняло пространство. Он заметил неподвижного комиссара и пополз к нему, склонился над головой, слушая, дышит ли.

— Да брось ты его! — громко прошептал Ковшов. — О себе подумай. А он нас переживет… Его просто так не раздавишь. Живучий, как клоп.

Убедившись, что Шиловский дышит, Андрей вернулся на свое место.

— Я слыхал, клоп может и в пустыне тыщу лет лежать, а потом вылезет и укусит, — усмехнулся Ковшов.

Андрей снял френч и остатки рубахи. Ковшов оторвал рукав, скомкал и велел помочиться на него. Затем с хрустом размотал повязку. Андрей хватал руками солому, выгибался от боли; из подсохшей рубленой раны обильно пошла кровь.

— Пускай, пускай, — успокаивал Ковшов. — Мыть-то рану нечем, пускай сама промоется…

Потом он приложил к ране мокрый рукав рубахи и крепко примотал его изорванным в полоски подкладом френча. Прислонившись к стенке, Андрей напрягся, переждал лютую боль.