Крамола. Книга 2

Он помнил все, но память каким-то образом заволоклась в этом месте пеленой, обросла коростной кожицей и не давала прикасаться к себе. Это напоминало Андрею раненого солдата, однажды увиденного на вокзале. Осколком ему вырвало ребра с левой стороны, и раненый, выписавшись из лазарета, бродил среди людей и за деньги показывал свою рану. Прямо под кожей у него билось сердце.

— Пальчиком меня ткни — и наповал! — удивленно говорил раненый, протягивая свою фуражку пассажирам. — Щелчком щелкни — и насмерть!

Но если думать, что ты — карающая рука революции, можно жить спокойно и долго. И можно делать все, что не запрещено законом.

Андрей встряхнулся, прогоняя навязчивые мысли. На его счастье, в коридоре вагона застучали тяжелые сапоги Тауринса и еще чьи-то шаги — мягкие, ватные, неуверенные. Тауринс втолкнул в купе дежурного по станции, осветил его фонарем. Перепуганный насмерть пожилой человек не мог сказать ни слова. С горем пополам удалось добиться, что наряд на прицепку вагона ревтрибунала к курьерскому неведомым образом очутился у дежурного на столе, и тот, боясь промедлить, погнал маневровый в тупик. Андрей отпустил его, заверив, что не тронет, однако заверениями дежурному уже было не помочь. Вздрагивая и хватаясь за сердце, он так и побрел по заросшему травой тупику, пока не растворился в серых рассветных сумерках.

В половине шестого во дворе ЧК уже была заложена пара в плетеные дрожки, и десяток бойцов охраны из отряда частей особого назначения, подседлав коней, завтракали хлебом и салом, рассевшись на крыльце черного хода. Недоливко отдавал какие-то распоряжения и выглядел вполне благодушно, хотя посерело лицо и покраснели глаза от бессонной ночи. На прощанье он даже помахал рукой, выйдя за ворота.

— Отомстит, — шепнула Андрею Юлия. — Теперь я совершенно уверена.

Кучер, молоденький рябой красноармеец, весело понукал коней и, разгорячив их, оглядывался и улыбался во весь рот, мол, ну, каков я? За дрожками, вздымая пыль, крупной рысью скакали бойцы охраны. Двое из них ехали впереди, как и полагается конвою. К тому же день начинался ясный, солнечный, в утреннем воздухе уже чувствовался осенний знобкий холодок, прозрачный воздух, казалось, позванивает, будто родник, и в этом чистом, прекрасном мире не могло ничего случиться дурного.

— Вернемся, Андрей Николаевич? — безнадежно попросила Юлия. — У меня плохое предчувствие…

— Это что, приказ? — хмуро спросил Андрей.

— Я не могу вам приказывать, — смутилась она. — Мне неспокойно.

Андрей не ответил. Похоже, Тауринс тоже что-то чуял, сидел все время настороже и держал в руках колодку маузера. А может быть, просто бдительностью своей искупал вчерашний грешок. Проспал ведь, и вагон едва не увели из тупика и не прицепили к курьерскому.

— Если вам неспокойно — оставались бы дома, — зло сказал Андрей. — Или бы отправлялись к своему дядюшке, кормить животных.

Юлия обиделась, но перемогла обиду, сделала вид, что ничего не случилось. Она сняла кожаную тужурку, свернула ее аккуратно и положила на колени, сказала облегченно:

— От судьбы не уйдешь.

Андрей заметил, что из кармана тужурки торчит перламутровая рукоятка браунинга. Он никогда не видел оружия у Юлии, и теперь не укладывалось в голове, что она может еще и владеть им, стрелять, а значит, и убивать. «А почему бы и нет? — сам себе возразил он. — Дядюшка готовил ее не для светской жизни. Еще один профессиональный революционер…»

Он достал браунинг, вынул заряженную обойму, вставил на место.

Территория, по которой они ехали, давно считалась освобожденной от колчаковцев, по всем городкам и селам установилась Советская власть, ходили по рукам новые газеты и деньги, на паровозных лбах и над козырьками фуражек краснели звезды, и красные флаги торчали над каждой деревней. Но освобожденная ли это территория, если председатель ревтрибунала ездит по ней вооруженный до зубов да еще с эскортом бойцов? Если из-за каждого поворота можно ждать нападения, из-за каждого дерева — выстрела в спину? Судья ли он, коли ему по штату полагается телохранитель, соглядатай, а в дороге — полэскадрона охраны? Так освобожденная ли это земля? И если освобожденная, то от кого? И кто теперь на ней остался?

И можно ли ее вообще освободить, пока не наступит справедливость и не станет действовать закон совести?

Андрей засунул браунинг в карман Юлии. И вдруг засмеялся громко, откровенно, как давно уже не смеялся.

— Вы что, Андрей Николаевич? — испуганно улыбнулась Юлия. — Что с вами?

Он помотал головой, не в силах остановиться, мол, ничего, все в порядке. Кучер тоже захохотал над чем-то, наверное, просто от яркого светлого дня, оттого, что хорошо шли кони и важным седокам было весело.