Крамола. Книга 2

— Почему не отправили?! — Андрей пристукнул кулаком, но тут же смягчил тон. — А если бы я не приехал? В расход?

Начальник чрезвычайки помялся, одергивая коротковатую гимнастерку, наконец смущенно вымолвил:

— Дак вы его… в Красноярске-то скорей бы… А мы тут пока разбирались, пока во вранье уличали…

Андрей встал со стула и оказался вровень с начальником. Можно было смотреть в глаза прямо…

— Простите. Наверное, вы правы, — сдержанно сказал он. — В камере он один?

— Таких мы по одному…

— Проводите меня, — бросил Андрей и направился к выходу.

В подвале бывшего полицейского участка было всего две камеры — общая и одиночка, поэтому арестованных содержали еще и в кладовой и тюремном коридоре, отгороженном толстыми плахами. И чтобы попасть в одиночку, следовало пройти через эту загородку, мимо двухъярусных нар, устроенных вдоль глухой стены. Когда Андрей с начальником чрезвычайки проходили по камере-коридору, арестованные привставали на нарах и замирали с выжидательной надеждой. Только было не понять, чего ждут: свободы или смерти…

При свете фонаря все казались одного возраста и на одно лицо.

Ключ от камеры был старый, полицейских времен — кованый, красивый, вечный…

Он пронзительно заскрипел в скважине, как если бы пальцем провели по мокрому стеклу: звук был знакомо тревожным и предвещающим, словно клацнувший затвор.

Однако арестованный спал как ангел либо человек, привыкший к бродяжничеству и скитаниям. Начальник потряс его за ноги, прикрытые солдатским одеялом.

— Вставай, побеседовать хотят. Из Красноярска прибыли, вставай!

Арестованный медленно приподнял голову, скривился, сощурился от света и вытер слюну, набежавшую на усы и бороду. На вид ему было лет тридцать пять, подвижное излишне лицо и задумчивые, отвлеченные глаза выдавали какую-то болезнь.

— А я не хочу беседовать! — отмахнулся он. — Снова бить начнете, не хочу. Я написал — прошу вынести приговор.

— Он вот так давно уже дурака валяет, — объяснил начальник. — Прикидывается, будто не все дома. Но меня не проведешь, в уме он.

Человек опустил босые ноги на пол и, обхватив руками голову, покачался из стороны в сторону.

— Головонька моя боли-и-ит…

Он встал и, согнувшись, подобрался к стене, прильнул к ней лбом. Андрей сел на привинченный табурет и заметил железное кольцо, лежащее на полу. Потянул его на себя, однако — не поддалось. Побрякал им, на что арестованный болезненно проговорил:

— Там его кто-то держит. Я тоже все тяну, а не дают… Ты погоди, я сейчас. Только напитаюсь силой и встану. От матушки — сырой земли.

Он растянулся на полу, так что голова оказалась на кольце, раскинул руки и замер. Глаза окончательно потухли и почернели.

— Идемте отсюда, — сказал начальник чрезвычайки. — Опять представление закатывает, Микула Селянинович.

— Это его имя? — насторожился Андрей. — Или…

— Да ну его! — оборвал начальник. — Врет он, выкобенивается. Хватит придуриваться! Вставай!

— Встану… — словно из-под земли отозвался тот. — Погодите маленько…

Выглядел он жалко, однако отверженный вид его — рваная, в бурых пятнах, нательная рубаха, зияющие дыры на коленях, босые ноги и благородство в лице создавали облик человека странного, а потому притягательного. Он не походил на деревенского дурачка Леньку-Ангела; в нем было что-то от юродивого, по лицу которого угадывается стихия мысли и откровений.

— Вот сейчас его пинай — глазом не моргнет, — зашептал начальник чрезвычайки. — Да я же вижу — терпит.

Арестованный лежал как мертвый, и лицо успокоилось, разгладилось; проступила благостная безмятежность и покой. Андрей не мог оторвать взгляда.

Спустя минуту он медленно встал и глаза его обрели осмысленность.

— Набрался силы, — удовлетворенно сказал он. — И готов к битве.

— Кто вы? — спросил Андрей, испытывая холодящее чувство нереального.

— Скажу — не поверите, — прошептал арестованный. — А вы кто?

— Председатель ревтрибунала.

— Трибунал это суд, — будто бы догадался он. — Судить меня будете? Очень хорошо. Прошу высшую меру наказания.

— За что же?

— А я сейчас все! все расскажу! — оживился он. — Вы ведь из карательного органа, значит, состоите в аппарате. А аппарат — враг Советской власти и враг Ленина. Вы же были профессиональным революционером?

— Нет, не был, — признался Андрей. — Я был офицером.

. — Вот как! — удивился арестованный и, попятившись, забрался с ногами на топчан. — А я был писателем. Известным русским писателем. Но меня почему-то не назначили в трибунал.

— Понес! — махнул рукой начальник чрезвычайки.. — Был богатырь, а теперь писатель. Не слушайте его, товарищ Березин. Только время потеряете.

— Не верьте, товарищ Березин! — горячо зашептал арестованный. — Я писатель, и мы время не потеряем!

— Как ваше имя? — спросил Андрей.

— Бездольный, — вкрадчивым шепотом сообщил он. — Мой псевдоним… А меня… Да на что оно?

— Бездольный? — изумился Андрей и подался вперед. — У нас в доме была ваша книга…

Он оглянулся: начальник чрезвычайки хлопал глазами, не зная, как объяснить поведение председателя тройки.

— Нам нужно поговорить, — сказал ему Андрей. — Мы поднимемся в ваш кабинет.