Крамола

Обложенная со всех сторон органами государственной безопасности, затравленная систематическими идеологическими проработками, изолированная от народа интеллигентская оппозиция пыталась вдохнуть новые силы в угасавшее движение, но лидеры были «под колпаком» КГБ, а потенциальных «новобранцев» и сочувствующих немедленно «профилактировали» и «отрезали» от верхушки. В апреле 1969 г. председатель КГБ СССР при СМ СССР Ю. Андропов сообщал ЦК КПСС, что «инспираторы антиобщественных акций Красин и Григоренко продолжают изыскивать возможности активизировать вредную деятельность единомышленников и значительно расширить круг своих сторонников», предлагая обратиться с официальной просьбой к властям о разрешении создать «общества в защиту прав человека»; не дожидаясь получения ответа, они решили создать «в Москве, Киеве и Ленинграде так называемые «оргкомитеты» и широко информировать об этом общественность через возможности «самиздата». КГБ особо отметил тактические противоречия среди лидеров правозащитников: «Григоренко придерживается такой точки зрения: чем меньше нас, тем агрессивней мы должны себя вести, что единственное наше спасение в непрерывных атаках, что мы партизаны и должны придерживаться партизанской тактики, то есть заниматься непрерывными вылазками. Если мы замолчим или снизим интенсивность нашего давления, то нас раздавят». Красин же считает, что «существует центральное российское движение. Какое оно ни маленькое, ни убогое – оно существует, и это факт. […] Кроме героизма, кроме жертвенности, которые лежат в основе этого, это движение открытое, легальное, движение, которое не пользуется традиционными методами подпольщины, конспирации, подрывной деятельности, свержения и прочее. Оно имеет свои определенные этические принципы. Главный принцип и главное оружие его – это гласность […] Демонстрация – это пока еще не форма. Это пока истерическая форма. Пока на демонстрацию ходят 20-30-40 человек, это не демонстрация. На демонстрацию нужно выйти 1000 человек, тогда это будет демонстрация. Пока единственной апробированной формой, и даже признанной властями, является форма наших письменных протестов»[78]

. Отказавшись от «подпольщины» и сделав ставку на гласность, на легальные или полулегальные формы борьбы, диссидентское движение поставило себя в сложное положение. С одной стороны, ему удалось существенно расширить идеологическую ауру критики режима, с другой – не делая из своей деятельности особой тайны, оно облегчило работу политического сыска. Будучи интеллектуально влиятельным и исключительным по своему значению культурным феноменом 1970-х гг., многократно превосходя «подпольщиков» по степени воздействия на общество, правозащитное движение не могло в то же время не страдать от организационного вакуума, отсутствия формальных связей и т.п. И если в некоторых странах Восточной Европы идеи инакомыслящих стали идеологией сильных общественных движений (например, в Польше), в СССР либеральные диссидентские идеи не успели пережить подобной трансформации, а само движение к концу 1970-х гг. практически сошло на нет. Докладные записки КГБ в ЦК КПСС с конца 1970-х гг. содержат упоминания только об «остатках т.н. «борцов за права человека» и т.п.

[79]

.

Причины спада и кризиса правозащитного движения следует, однако, искать не только в полицейской мудрости Ю. Андропова, но и в том, что его (движения) начало и расцвет пришлись на период кратковременного «симбиоза» населения и власти. А когда власти исчерпали кредит доверия, потеряли из-за обострявшихся экономических проблем способность покупать лояльность «молчаливого большинства», безнаказанно накачивать в потребительский сектор экономики необеспеченные товарами деньги, правозащитное движение уже не имело сил использовать эту новую ситуацию в свою пользу.