Красавица Амга

Жилец вспылил, ох как разошёлся-разгневался! Хорошо бы только, разобидевшись, съехал, тогда пусть хоть сам лезет в лапы чекистам, Матахов только руками разведёт: мыслимое ли дело — не пустить переночевать сына своего приятеля? Попросился на ночлег, я пустил, а чем он там занимается — этого я не ведаю.

Валерий взглянул на свои карманные часы. Было самое удобное время — конец работы, все расходятся по домам, а ночной патруль ещё не вышел. Он стал одеваться.

— Подальше бы ты держался от этих Титтяховых, — пошёл на примирение Матахов. — Сынок хороводится с коммунистами, кажется, немалая должность в наркомате просвещения. А отец…

— С отцом виделся? — без обиняков спросил Валерий.

— Да, виделся…

Старик выколотил потухшую трубку о ладонь, пососал чубук и куском проволоки, привязанной к кисету, стал неторопливо ковыряться в трубке.

Валерий, уже одетый, некоторое время постоял-постоял, ожидая, что ответит Матахов, и взорвался опять:

— Ну, так что, говори же!

Спиридонка невозмутимо прочистил трубку, попробовал, как тянется через чубук воздух.

— Торопливая сука рожает слепых щенят…

Валерий опять уселся.

— О чём разговаривали? Что он сказал?

— Да ничего.

— Как так ничего?!

— А вот так. «Здравствуй, Еремей Фёдорович», — говорю, а он — молчок. Вывернул на меня свои буркалы и отвернулся. Ну, человек! На собаку и то говорят «чот!», а этот и слова не молвил. Пусть и грамотный, но до недавних-то пор кто он был? Сукин сын…

Деловой разговор не сложился, а на «чувства» Спиридонкины Валерию было начхать. Он поднялся и вышел.

Людей, знающих Валерия, в городе было немало, поэтому ему всего удобнее было действовать в сумерки. Множество знакомых, это в любое другое время бесспорное благо, могло обернуться сейчас злом. Отправляясь из Нелькана на своё опасное дело, Валерий думал, что цели своей он достигнет без особых затруднений, что у якутов — интеллигентов и местных богатеев воспрянет дух, едва только они узнают о наступающих войсках Пепеляева; ему, тайному эмиссару, останется в этом случае только собрать их в кулак и направить их действия. Но ожидания не оправдались. Самых надёжных людей не оказалось в городе: некоторые давно уже были схвачены и осуждены трибуналом, другие, дрожа от страха, забились в норы, подобно Спиридонке, который и сейчас бы продолжал лежать, затаясь, не вынуди Валерий помогать себе. А те, на которых Валерий особенно и не рассчитывал, но допускал возможность привлечь к делу, эти изменились неузнаваемо. К одному из них, своему давнему знакомому, Аргылов подослал Спиридонку. Обильно пересыпая речь шутками-прибаутками, Спиридонка среди других вскользь упомянул и его, Аргылова, имя. Тот вскочил и схватил Спиридонку за грудки: где, мол, этот бандюга и подлец, для него давно уже отлита пуля, приготовлена верёвка. Спиридонка тогда вернулся к Валерию вконец напуганный.

Удивительно, как быстро меняется у людей умонастроение: многие, прежде колебавшиеся, сейчас принимали Советскую власть бесповоротно, новая власть стала для них родной, и в защиту её они готовы были пустить в ход и зубы, и когти. Хамначчиты и батраки, год-два назад не отличавшие в политике чёрного от белого, послушно, как стадо, шедшие туда, куда пошлёт их хозяин, теперь словно переродились, теперь что ни оборванец, то оратор, да такой, что другому и рта раскрыть не даст. Можно подумать, с самого появления своего на свет они только и стремились к этой власти. Но досадней всего то, что к красным примкнули якуты-интеллигенты. Непонятно: ведь если вернулась бы прежняя власть, то образованные люди зажили бы много вольготнее, чем при Советах. Стоило бы поглядеть на их масть и стать, когда в недалёком будущем их поравняют с этими кумаланами… И добро бы они молча служили, работали тихо-мирно в конторах, так нет же, носятся как бешеные из улуса в улус: поднимемся, дескать, встанем скалой, разобьём, разгромим… И ещё одним доняли большевики — дали якутам автономию. Теперь у каждого на языке только автономия да автономия, придумали же, сатанинское отродье! Но одного не понимают эти болтающие интеллигенты из зажиточных родов: не их это автономия, а автономия рабов — кумаланов да хамначчитов! Придумана она для их возрождения и расцвета! Жалкая участь ожидает этих тупиц-интеллигентов, настанет срок, горько взрыдают они, да поздно будет.

Пройдя через Лог и выйдя на Советскую улицу, Валерий замедлил шаги: попроведать Титтяховых или не стоит? Прежде, когда учились в семинарии, Никус Титтяхов сторонился политики, зато пропадал на вечеринках с танцами-песнями. По окончании семинарии бывшие друзья виделись раза два, и Валерий тогда не заметил в нём больших перемен, по-прежнему был тот беззаботен и весел.