Красавица Амга

— Вы кончили? Тогда, пожалуйста, ответьте на такой вопрос…

И опять всё начиналось сначала: очные ставки, предъявление фактов, споры, запирательства и ругань арестованного.

Это было уже невыносимо не для одного только Аргылова. Но Ойуров, когда Томмот признался ему в этом, невесело усмехнулся:

— А ты врагов представлял себе иными? Должен вытерпеть! Здесь тоже своя борьба.

И опять, в который уже раз, снова и снова Томмот с утра до ночи заносил в протокол одни и те же отрицания.

— Гражданин Аргылов, утром я уже предупреждал вас: сегодня последний день следствия, завтра передаю дело в ревтрибунал.

— А куда хотите: в рай ли отправьте, в ад ли — для меня всё равно. — Валерий забросил ногу на ногу. — Говоря по правде, мне на ваш трибунал плевать.

— Напоминаю, что чистосердечное признание облегчит вашу участь.

Аргылов молча уставился в потолок.

— Так. Отвечайте: какое задание вам дал генерал Пепеляев?

Аргылов, не меняя позы, перевёл глаза с потолка на стену.

— К кому вы ещё заезжали по пути, кроме отца? С кем имели встречи?

Взгляд Аргылова, задерживаясь на каждом бревне, начал сползать по стене вниз.

— По Амгинскому тракту вы убили двух красноармейцев. Как сумели ускользнуть от погони? В Якутске вы заходили к Титтяховым?

Теперь Аргылов стал внимательно глядеть во мглу за окном.

— Откуда вы знаете Соболева? Кто вам дал его адрес? Какое задание вы ему доставили?

Рассматривать Аргылову в этой убогой комнате было уже нечего, тогда он смерил взглядом самого следователя.

— Послушай, Ойуров, неужели тебе не надоело долдонить одно и то же?

— Теперь, кажется, всё, Аргылов. Я уже кончил. Товарищ Чычахов, уведите арестованного.

Держа руку на кобуре, Томмот подошёл к Аргылову. Тот вскочил на ноги.

— Хамначчит! Нищий! «Всё», говоришь, собака! Как бы ты сам, голодранец, вскоре не стал бы валяться у меня в ногах, вымаливать пощаду! Станешь мне ещё пятки лизать, а я с тобой, сукиным сыном, разделаюсь, как захочу! У живого стану жилы вытягивать! Ну, погоди уже! Властвовать вам осталось несколько дней…

Томмот вытолкнул его в коридор. Едва захлопнулась дверь за ними, Ойуров, дав себе волю, изо всей силы ахнул кулаком по столу:

— Контра! Бандит! — и, обессиленный, сел, положил руки на стол, опустил голову.

Вернувшись, Томмот застал Ойурова уже спокойным, тот убирал бумаги в ящик стола.

— Боюсь, с арестом этого стервеца мы поторопились. Будь время чуть спокойнее, дать бы ему порезвиться. Где возьмёшь людей, чтобы наблюдать за ним? Вот в чём загвоздка… Рискованно оставлять без присмотра очаг пожара. Чуть появятся искры, спешишь сразу пригасить. Из-за этого их агентура остаётся так и нераскрытой до конца. Жаль! Но на Аргылове крест ставить ещё рано…

Из общежития педтехникума Томмот перебрался теперь в казарму Чека, где в комнате на восьмерых получил он топчан, постель и новое общество, которое за все эти дни ни разу ещё не было в сборе — кто на собрании, кто на дежурстве, кто в патруле.

Ушли, как видно, недавно: чайник на столе не успел ещё остыть. Томмот достал из своего ящичка остаток хлебного пайка, кусочек прогорклого масла, поел и стал укладываться, надеясь, что авось в этот раз удастся выспаться, авось не разбудят среди ночи: «Чычахов, вставай — вызов!» Может, повезёт и не придётся, едва глаза продрав, мчаться очертя голову куда-нибудь в другой конец города?

Томмота на этот раз никто никуда не вызвал, было спокойно, а сон всё не шёл к нему. Как он ни считал до сотни, до тысячи, как ни вызывал в воображении своём радостные случаи, какие только задержались в его памяти, из своей ли жизни, из чужой ли, как ни старался отвлечься он от реальности — всё было напрасно.

Томмот хорошо знал, что у революции столько же врагов, сколько защитников и приверженцев. Он знал, что враги непримиримы, коварны, жестоки, и все, которых он знал и о которых слышал, сложились в его воображении в один хотя и зловещий, но бесплотный образ врага. Валерий Аргылов в отличие от других был из плоти и крови. Но такого нечеловечески ярого, такого до неестественности однозначного и законченного врага Томмот до этого не представлял себе. Поколебать его, взывая к совести и разуму, казалось делом столь же напрасным, как молитвой тушить пожар в сухом смоляном лесу. В этих случаях люди пускают встречный пал, потому что такой огонь можно погасить лишь огнём же.

День ото дня и с утра до ночи, наблюдая Валерия Аргылова, Томмот, сам того не желая, думал о его сестре Кыче, и дума эта, как ни петляла по сторонам, неизменно возвращалась в одно и то же русло: от волка родится только волк…

Кто же ты, Кыча? «Кто же я?» — выглядывая из-за спины брата, в свою очередь спрашивала Кыча. В её вопросе было столько простодушного недоумения, в её улыбке было столько чистоты, искренности и доверчивости, что Томмот, застонав, уткнулся лицом в стену, как бы отвернувшись от этого мучительного видения.