Красавица Амга

«Пустой труд! — пожалел Аргылов, что завёл этот разговор. — Вроде дворовых собак, если не хуже… Будь жив у меня Басыргас, так он бы уж не дал утащить этот самострел!»

— Слушайте меня. Ты, Аясыт, сейчас же перетащи самострелы и все охотничьи снасти в амбар. Халытар, ты поможешь старику. И впредь смотрите в оба! — И, колеблясь, сказать или не сказать, всё-таки выдавил из себя: — Кто-то насторожил на меня в лесу самострел…

— Боже праведный! — ахнув от страшной вести, Аясыт принялся торопливо креститься.

Суетно толкаясь в дверях, мешая друг другу, хамначчиты стали выходить, напуская холоду.

— Не может быть!

— Стрела пролетела мимо…

— Э-э, пахай! Настогожи там я, не пгомазал бы!

— Стой! — Аргылов кинулся к двери и успел схватить за воротник Халытара. — Ты что сказал?

— А я ничего не сказал, — поднял на хозяина невинные глаза Халытар.

— Проваливайте! — отступился Аргылов. — Вон!

В этот день Аргылов отлеживался дома. Расспрашивать об иноходце и тем более выслеживать его он уже не пытался.

А назавтра утром Суонда вышел задать скоту сена и вскоре заскочил обратно, что-то по-своему мыча.

— Чего там ещё? — повернулся к нему Аргылов.

— С-стре…е…е…а…

— Что?!

Отбросив шубу, Аргылов живо подошёл к Суонде, вырвал у него какую-то палочку и испуганно разжал пальцы. Стрела вонзилась в пол. Опять стрела! У Аргылова схватило в груди.

— Где ты взял это? Да говори скорее, немая тварь!

— Кон… конов…

— С коновязи, что ли?

— Ы-ы-ы… — закивал Суонда.

Кончиками пальцев Аргылов ухватил стрелу и выдернул из половицы. Рассмотрев её, он заметил что-то красное на закраинах железного наконечника — мяса ли кусочек, крови ли сгусток… Вроде бы печень. Чья же? Только не зайца…

Аргылов бросил стрелу в огонь, в камелёк.

— Есть ещё что-нибудь?

Суонда отрицательно затряс головой.

— Выйди и всё осмотри. Может, следы какие…

Едва Суонда вышел, Аргылов в растерянности присел на скамью. Опять стрела! Стрела с чьей-то печенью… «С печенью ворона!..» — неожиданно подумалось Аргылову, и он сейчас же на этом остановился. Зловещее предостережение! Ох, беда какая… Почти не сомкнул глаз всю ночь, а поди ж ты: опять не услышал ничего. Да, преследуют его упорно! Что же ему предпринять? Как уйти от мести? На кого заявить? Нет, надо бежать! Нельзя сидеть и ждать, когда тебя убьют…

— Суонда! Суонда!

— Ы-ы-ы… — Суонда приоткрыл дверь.

— Запрягай коня! В слободу!

Всю неблизкую дорогу молчали, лишь изредка оглядывался на хозяина Суонда: хозяин никогда до этого не ездил с ружьём.

В слободе Аргылов снял в аренду просторный дом у знакомого купца, остался там, а Суонду услал назад за дочерью и женой да с наказом прихватить с собой в Амгу несколько голов скота. За хозяйством пусть смотрят Хоохой с Хальизром, а Суонда будет жить попеременно то там, то здесь.

Назавтра же Ааныс с Кычей переехали в Амгу.

Глава двадцать вторая

— Всем собраться у церкви!

— Едет генерал!

— Едет генерал Пепеляев!

— Кто не явится, будет объявлен большевиком!

Конные глашатаи рысью шли по единственной улице Амги из конца в конец, а им вослед уже хлопали двери, скрипели калитки и гомонил народ.

— Голубушка, ты бы вышла на воздух… — склонилась над Кычей мать.

За дощатой перегородкой Кыча лежала, укрывшись шубой. Ей представлялось, что так вернее взять верх над отцом, но тот попросту не замечал её протеста, и было от этого горше прежнего: мрак ночи, сумрак дня и чёрствость, и затхлость, и серость, стылая отчуждённость и лёд вражды, внутрь загнанной, не буйной, как бы неживой. Если б не мать, так впору задохнуться от жизни такой. Ааныс увещевала дочь: не думает ли она переупрямить отца — и в мыслях не держи, лучше бы не сердить его, всё же он отец.

Загудел большой колокол на колокольне, мелким бисером по густому гуду этому побежал серебряный перезвон, мимо окон с дробным топотом пронёсся всадник, завизжали девушки (всадник их напугал), там, за окном, была жизнь, пусть и обманчиво-отрадная, а всё же, а всё же…

Ааныс в чашке поднесла дочери саламат: вот сварила. Приподнявшись на локте, Кыча зачерпнула ложку, проглотить не смогла.

— Откуда же тут аппетиту взяться! Ты бы вышла, могла бы зайти к подругам… Погляди-ка на пальчики свои, кожа да кости, а ведь пухленькие ручки были. Зачем ты мучаешь себя? И меня…

Мать отвернулась и, низко, до самых коленей склонившись, зашлась в плаче. Густую проседь в её косе Кыча только сейчас увидела. Серебристые нити в её волосах заметные и прежде, Кыча принимала за должное, но эта едва ли не сплошь седая коса ужаснула её: это был знак столь крутых перемен, таких душевных потрясений!

В груди у неё захолонуло, как при падении с высоты. Сейчас она пойдёт, куда скажет мать — не всё ли равно, просто она сделает как велит ей мать…

— Не надо, мамочка, не плачь!.. Я сейчас встану, я пойду… Ты только не плачь, ладно?..

Долго одевалась Кыча, руки не слушались её, в глазах всё плыло, и пол под ногами стал зыбким, будто бы не на тверди стояла она, а в лодке, бегущей по лёгкой волне.