Красавица для Чудовища (СИ)

Даже если я приму его дочь — что тогда? Эта девушка будет каждый день мне напоминать о том, что сотворила ее сестра и, со временем, я возненавижу еще и ее. Сейчас же, кроме жалости, я больше ничего к ней не испытывал и планировал оставить это чувство в себе навсегда.

— Нет, — цокнул я. — Не вижу в этом смысла.

— Как мне теперь ей это сказать… — вытянул он надрывным тоном, качая головой и глядя в стену. — Она же беременна.

Полоснуло по сердцу от его слов. Я прокручивал эту мысль сотни раз в своей голове, но так и не пришел к одному единственному, верному выходу. Я убеждал себя в том, что у этой девчонки не должно было быть от меня детей.

— Насчет этого, — деловито произнес я, включаясь в беседу. Мой голос дрожал, но мужчина этого не заметил. — Я заберу ребенка.

— Что?! — посмотрев на меня, злобно процедил Шмелев. Его губы сложились в тонкую полоску и раскрасневшееся лицо, казалось, готово вот-вот лопнуть.

— Я говорю, что готов нести за это ответственность, — ответил я. Его глаза сузились, и выражение, прежде жалобное, молящее, становилось угрюмым. — Учитывая обстоятельства, ваша дочь — не самая подходящая кандидатура для роли матери моего ребенка, — уверенно продолжил. — Если это — мой ребенок.

— Ты сейчас — серьезно?! — переспросил он гневно, сужая глаза в прищуре. — Ты сомневаешься в моей дочке?!

— Похоже, чтобы я шутил? — ответил в подобном ему, тоне. — Мне будут нужны доказательства. В ребенке и так будет течь ваша плохая кровь, но, если он, все-таки мой, — сделав акцент на последнем слове, добавил я, и желваки на скулах Шмелева автоматически заиграли. — Я не позволю ему жить в вашей семье и заберу его.

Похоже, что я сильно недооценил физические способности Шмелева, ведь не успев завершить свою мысль, ощутил оглушительный удар кулаком по лицу, отчего скула болезненно заныла. Голос на подсознании почему-то твердил: «так тебе и надо», и я понятия не имел, почему был с ним солидарен.

Разве хоть раз, за то время, пока я был в курсе того, что девушка беременна, я сомневался в том, что ребенок — от меня?

Ведь нет, и тепло, возникающее при мысли о ней и которое я благополучно уничтожал внутри себя, вынуждало меня лезть на стену и ненавидеть девушку.

Мужчина поднял меня за ворот футболки, и потянув на себя, вытащил из кресла, заставляя посмотреть ему в глаза.

— Если бы не твоя болезнь, — презренно протянул он. — Я бы сбил с тебя спесь за всю ту боль, что ты причинил моей дочери. Подлый ты ублюдок, — брезгливо добавил он, и грубо оттолкнул меня от себя.

Покачнувшись, я схватился за столешницу, едва сохраняя равновесие. Сильный, сукин сын, а мне, отчего-то, стало неловко отвечать ему кулаками в ответ.

— Я забуду все то унижение, что мне пришлось испытать сегодня в этом кабинете, — презренно проговорил мужчина. — А ты еще пожалеешь о своих словах, я тебе обещаю, — поправив пиджак, добавил тесть, делая несколько шагов назад. Я же, прикоснулся к зудящей, от удара, скуле. — Но, когда это произойдет, будет поздно, — процедил он, глядя мне прямо в глаза. — Ты больше и на пушечный выстрел к моей дочке не подойдешь, — вытянув указательный палец, предупредил мужчина. — Ребенка ты тоже в глаза не увидишь, я тебе это гарантирую.

Развернувшись, мужчина опрометью ринулся к выходу из моего кабинета.

— Дай Бог, твой отец очнётся, — изрек он на прощание, дергая ручку двери. — Спросишь у него потом, кто такой Женя Самойлов. Может потом поймешь, что такое — плохая кровь, — брезгливо добавил он и со всей силы хлопнул дверью кабинета.

Я чуть ли не разнес дверь своей спальни, вламываясь в комнату. Виски пульсировали от злости, от сковывающей мышцы, ярости, и, самое отвратительное, я был зол на самого себя. Понятия не имел, что меня заставляло себя ненавидеть: моя слабость в кабинете, предательство отца, когда он скрывал от меня детали покушения, последние слова Шмелева, которые вносили еще больший хаос, смерть моей семьи от рук психопатки, или же… беременность этой девчонки.

Эта чёртова комната. Комната, в которой я жил несколько лет после смерти жены, выглядела как-то иначе. Я оглядел безликую, отполированную до блеска, спальню и брезгливо поморщился. Посмотрел на большую кровать. Интересно, в ней ли я трахался с дочерью врага, когда мои жена и дочка лежали в могиле? Меня убивало чувство вины. Урод. Шмелев был прав, и я действительно подлый ублюдок.

В голове все вертелись его слова и на секунду я замер, заметив некое несоответствие — не было фотографий в комнате.

Кто, мать его, убрал все фотографии моей жены?

Посмотрел в зеркало, с которого на меня смотрело угрюмое осунувшееся лицо несчастного, потерянного мужчины.

«Эта девчонка мне больше не нужна», — повторял как мантру.