Красная мельница

Бабка с дедом сидели на веранде и пили чай с жимолостным вареньем. Климент Ефремович отодвинул пустую чашечку. Взял журнал «Огонек».

– Чего пишут?! Чего печатают?! – вдруг возмутился Климент Ефремович. – Ты только послушай!

– Ну? Чего еще там?

– Слушай.

– Ну, читай уже, слушаю.

«Победу Красной армии в Великой Отечественной войне с самого начала боевых действий предопределило ужасное состояние российских дорог. Это стало одной из главных причин, по которой немцы не взяли Москву осенью 41-го до наступления холодов…»

Климент Ефремович отбросил журнал в сторону.

– И это пишет наш всегда любимый «Огонек»?..

– Чего же ты хотел, дед? Перестройка. Гласность. Почти семьдесят лет, оказывается, не так жили. Теперь по-другому будем. Может, теперь второе солнце взойдет…

Оба помолчали какое-то время.

– Слушай, дед?

– Ну?

– У меня все из головы не выходит про этого…

– Про кого?

– Ну, про которого ты говорил, про офицера.

– И что?

– Может, он бы как-то помог Степану-то? – с надеждой в голосе поделилась мыслью бабка.

Климент Ефремович ответил не сразу:

– Кто его знает? Занятой, наверное, человек. В такой должности… Не до чужих ему проблем.

– А может, как-то попробовать?

– Как? И кому? Степану, что ли? Не такой у парня характер. Сама знаешь, не любит он на поклоны ходить. Весь в Люську.

– А Люська в тебя.

– А в кого же еще? Отец, поди, ей, – смягчившись в голосе ответил Климент Ефремович.

– Ну, так как?

– Не знаю. Подумать надо. Ну, сама посуди, даже если бы и так. Что? Приехать и здравия желаю, помогите с работой? Да и трудно к этому полковнику попасть. Там все по пропускам. Закрытая это организация. Во всех отношениях. И в прямом, и в переносном смысле. За-кры-тая. Понимаешь?

– Да уж, – махнула та рукой. – Не дура. Как не понять?

…Степан встал рано. Мама Люся вернулась с поездки, как всегда, уставшая. Вывалила из матерчатой сумки свертки на стол. Опустилась на стул.

– Бросала бы ты, мам, эту работу. – Степан поставил сковородку на горячий кружок электроплитки. – Глазунью с колбасой сейчас сварганю. Мам, почем колбаска-то?

– Нам, проводникам, со скидкой продают. Все-таки одна поездная бригада.

– Барыги несчастные, – проговорил Степан, разбивая яйца.

– Кто несчастный? – удивилась мать.

– Да я так, мам. Никто.

– Наших ругаешь? Что же ты хотел? Сейчас с каждым днем все дорожает.

– Я о том и говорю. Скоро спекулянт на спекулянте ездить будет и спекулянтом погонять.

– Ну, уж друг на друге они не поедут, – рассмеялась мать.

– Правильно. На чужом горбу хотят в рай въехать. – У Степана шевельнулись на скулах бугорки. Он колдовал у сковородки с ножиком в руке.

– Сынок? У тебя висок чем-то вымазан, что ли? Ну-ка, дай посмотрю. Мука, что ли?

– Какая мука, мам? – Степан уклонился и отошел к окну.

– Седина! – Мать всплеснула руками. – Конечно, седина! То-то я пустую обертку из-под красителя в мусорном ведре видела. Ты подкрашиваешь волосы? Подкрашиваешь, чтобы я не заметила седину?..

– Ничего, мам, все седеют, – улыбнулся сын. И добавил: – Рано или поздно. Какая разница?

Когда пили чай, Степан спросил:

– Мам, а что, дед действительно собрался раскопать дело своего отца?

Та помолчала.

– Он и раньше об этом подумывал, только особенно никому не говорил. Раньше об этом вообще никто ничего не говорил, это сейчас все смелые. Пишут в газетах, журналах.

– Тяжелый случай, – вздохнул Степан. – Все похоронено в недрах архивов.

– Кого бы знакомых иметь в этой системе, – отозвалась мать. – Кто бы из добрых людей смог помочь деду отыскать эти бумаги… Я уж, бывало, в вагоне своем и так и этак прицеливаюсь к пассажирам, все думаю, вдруг да подсядет кто из больших чинов по части архивных бумаг или еще чего. Я бы ему все рассказала. Все-таки дед – участник войны. Должны бы ему пойти навстречу… Но не встречаются большие начальники среди пассажиров в моем плацкарте. Такие, поди, только самолетами «Аэрофлота» летают. Не по нутру им наши задрипанные вагоны с вонючими туалетами…

Степан молча сидел, покачиваясь на стуле. Вертел вилку. Бросив ее на клеенку, поднялся и прошел в комнату. Включил магнитофон.

– Мам?! – позвал из комнаты.

– Что, сынок?

Степан вернулся на кухню.

– Мам, а почему тебя все Люськой называют?

Та замерла у раковины, перестав мыть стаканы с вилками. Смутилась.

– А как должны-то?

– Ну, там Люся, Люда, Людмила Климентьевна…

– Значит, еще не старя твоя мать.

– Скажи, мам, своим знакомым, чтобы тебя так больше не называли, хорошо?

– Ладно, сынок, скажу. – Мать опустила стакан в раковину, не замечая, как льется мимо грязной посуды струйка воды из крана.

Степан стал куда-то собираться.

– Съезжу, проведаю деда с бабкой. Тут мне письмо одно пришло.

– От кого?

– От одного хорошего знакомого. По Афгану.

– От сослуживца? – обрадовалась мать и энергично застучала посудой, радуясь, что тема разговора так быстро сменилась.

– Да, сослуживца, – ответил Степан после некоторой паузы.

– И какие новости?

– Он согласился помочь деду. Разыскать дело его отца, то есть твоего уже дедушки. Дедушки Ефрема.

– Правда? – Мать поспешила в комнату. Сын выключил магнитофон. – Кто-то из командиров?