Красное сафари на Желтого Льва

Приезжему показалось, что он стоит на жующих хищных губах. Под ногами противно вздохнуло.

— Зачем?..

— А уникально! Хотя некоторым — этим, черно-буквенным — не нравится. Говорят — колонизаторская политика. Где-то кризис перепроизводства, а излучают — нам. Тряпки и зрелища.

Зрелища. Приезжий вдруг почувствовал, сколько весит небо. Шнурки задергало в стороны.

— А если нейтрализовать?

— Купите антистатик. Во — последняя модель, о_т_т_у_д_а. Пш-ш— и все вещи тихие, как под наркозом. Почти даром. Берете?

— Я про то — под ногами!

— А, насос! Пытались. Антистатик не помогает. Потому и уникально. Да и зачем? Цивилизация задаром, лимоны размножаются. Да и излучение, как-никак. Тоже, говорят, чему-то способствует. Тепло вон, третий год без дождя. Может, карточки отменят!

Субъект растворился.

Приезжему захотелось поджать чуткие, смертельно перепуганные пятки. Он проводил взглядом пластунски уползающие шнурки и беспомощно развернулся к Проспекту.

Над левым потоком одинаковых голов вдруг взвились транспаранты:

ДОРОГУ ТЕХНОКРАТИИ! УРБАКАПИТАЛУ — УРА!

В КОМФОРТНОМ ТЕЛЕ — КОМФОРТНЫЙ ДУХ!

Справа единодушно ответили:

ХОЧЕШЬ ВПЕРЕД — ШАГАЙ НАЗАД!

АСФАЛЬТ— КРЕСТЬЯНАМ!

— Надо же! И внизу заговорили! — удивился из очереди голос без лица. — Демократия!

В перспективе Правые и Левые сливались в общую точку. Проспект вдруг сменил течение, ткнулся ближним монументом в киоск, прянул прочь и, свернувшись лентой Мебиуса, исчез.

Приезжий пнул урну. В ней булькнул хаос, крошево мелких карманных катастроф, сфонтанировал пробитый проездной билет. Билет успокоил — в конце концов можно жить и без шнурков. Мусор урны никогда не был живым и ничего не излучал. Или?..

Человеку захотелось зажмуриться и нырнуть в жерло.

…Что оно выплюнет на мое место?

"Лучше бы я вышла замуж за вагон порошка!" — всплыло недавнее и тут же умолкло.

Спине стало мерзко и мокро. Приезжий почувствовал, как усталый пот медленно стекает в ботинки.

Она уйдет, вдруг понял он, и вышел из животов и спин. Его место сразу безвозвратно спрессовалось. Я вернусь в пустоту.

Подскочила, узнав в нем провинциала, свежая пара кроссовок. "Адидас", прочел он интернациональное. Зачем мне "Адидас"? Моя немытая галактика задыхается от грязи!

В душе пустело, как в комнате, в которой умерли любимые вещи. Рядом кокетливо переминались белоснежные адидаски с морально здоровыми шнурками. Приезжий тупо смотрел вниз, пытаясь объяснить себе эту стерильность в грохочущем глухотой мире.

Стерильное запищало:

— Меняю одного пекинеса на пять Мопассанов. Органика, экологически чисто, спасает от одиночества и самоубийств. Когда надоест, обменяетесь с сослуживцами.

ПЕКИНЕС — ЛУЧШИЙ ОБМЕН ЛУЧШЕМУ ДРУГУ!

Он внезапно задохнулся, ослабел от отвращения.

К миру и его зрелищам и опрокинулся в небо первобытным окраинным матом. Ему хотелось устроить конец света, но получились слова, краткие, из трех суставов, черные — через весь невидимый полдень и царапины на солнце; в Пресс-Башне оторвались от пультов остаткинские небожители, и вдоль длинного тела шпиля заныл аварийный сигнал — снижая опасность, с фантастической скоростью верстались новейшие и ярчайшие призывы потреблять дармовое изобилие.

— Чего это он? Чего? — волновались истерикой адидаски и пятились, пятились в глубину непотревоженной массы около киоска.

Приезжему прямо в лицо ударил внезапный Проспект, просквозил с неоновым треском, человек иссяк и ссутулился и швырнул в урну все, что у него было. Карманный мусор со скомканной фотографией жены звякнул не обмененной мелочью, и непритязательное их качество не отозвалось ничем. А человек — сквозь" Адидас" — двинулся прямо в Проспект, в ярусы и времена, смешивая собой транспаранты и левые и правые плечи.

2

Не всегда для сотворения мира требуется глина. Иногда достаточно выпавшего из кармана комка абонементов. Среди использованных обязательно окажется два три не пробитых, и на одном что-нибудь жизненно важное, например: "яйца, бут. сливок, 24-64-51, В. В.". С мусором в урну падает засохшая крошка сыра, прошлогодний талон на жизнь, ключ, двушка и фотокарточка, падают и падают сквозь неисправную бездну и никак не могут достичь дна, потому что дворник в запое.

То, что было когда-то в одном кармане, сначала стремится освоить вселенную порознь и разлететься к стенам черного жерла, падает поодиночке Вечность, пока не забывает собственное название и всякий смысл, и тогда, чтобы не превратиться в ничто, лучше снова спаяться в совместный ком. Элементарные частицы изрешетили бумажки в пыль, разбили в крошево ветхий ключ и согнули монету, а фото истончили до лица, унеся прочь основу.

Космос подступил прямо к глазам.

Увидев все свойства мрака вблизи, лицо тревожно сказало:

— Пусто, словно и нет ничего. — И зажмурилось, чтобы увидеть хоть что-то. Например, себя изнутри. Внутри было ноль глубины. Как в точке.