Красное золото

Шел к финалу пятый час безвылазного сидения за заваленным папками столом. Сегодня я просмотрел огромное количество всевозможных архивных документов, отыскивая по крупицам материалы по своей тематике. Эк я сегодня ударно потрудился-то, право слово, молодец я у себя сегодня… А был бы еще больший молодец, если бы все вовремя делал, а не тянул до последнего, — подпортил мне настроение ехидный внутренний голос. Я-то, признаться, надеялся, что он хоть здесь меня третировать не будет… Вот чем ты, такой-сякой, занимался в отведенные на занятия библиотечные дни?… Я вспомнил — чем, и довольно ухмыльнулся, но тут же себя одернул и опасливо зыркнул глазами по сторонам: не видел ли кто, случайно, моей шкодливой кошачьей усмешечки? А то будут потом пальцами тыкать и о нарциссизме речи невзначай заводить… Не лыбься, не лыбься, дон Жуан ты недоделанный, — одернул меня голос, — не вытащил бы тогда Катюшу с работы, а поехал бы лучше делом заниматься вместо блуда, уже бы все и закончил… Если бы — не историческая постановка вопроса! — отбрыкнулся я от внутреннего инквизитора и помассировал пальцами переносицу.

В глазах рябили и сливались выцветшие от времени казенные строчки, отбитые в полевых штабах заскорузлыми, привычным к сапожной дратве или ружейному затвору, корявыми пальцами на расхлябанных «Ундервудах», исполненные фиолетовыми чернилами каллиграфическим почерком штабных писарей на именных бланках разбитых артиллерийским огнем провинциальных гостиниц и нацарапанные вкривь и вкось на случайных огрызках бумаги химическим карандашом на ходу, на бегу, на скаку, под шквальным огнем проигрывавшими или, наоборот, побеждавшими в жестоких междоусобных сечах рабочими, юнкерами, шахтерами, казаками, членами реввоенсоветов, генералами, комиссарами и командирами партизанских отрядов…

Спина затекла от долгого сидения в согбенной позе. Я откинулся на спинку древнего скрипучего стула — на нем, должно быть, еще земские деятели прошлого века сиживали — и шумно вздохнул. Сидевший за соседним столиком седенький старичок профессорского вида (пожалуй, только ермолки не хватало для полноты образа) оторвал близорукие глаза от пухлой папки с отчетами о проведении давно отшумевших партконференций и неодобрительно воззрился на меня — что ж вы, дескать, молодой человек, тишину и покой храма науки нарушаете?… Я миролюбиво улыбнулся в ответ. Старичок звался Марк Самуилович и был местной достопримечательностью: вот уже лет двенадцать, с тех пор, как открыли для изучения многие ранее закрытые материалы, он ходил в архив, как на работу, с утра до вечера, каждый божий день, за исключением Нового года. В далекую «первую пятилетку репрессий» ему каким-то чудом удалось уцелеть, не взирая на имя-отчество и яркую семитскую внешность — я догадывался, каким именно образом, тогда многие так спасались: «лучше друг без двух, чем сам без одной», как говорят любители преферанса. Цинично? Да. Но когда жить захочется, мне кажется, многие предпочтут стать циниками…

Мне было любопытно — прав ли я в своих домыслах, но не расспрашивать же старика напрямую. Такими вещами вообще интересоваться не принято… В общем, прошлое его было окутано мраком, а в настоящем он методично и рьяно изыскивал подтверждения тому, что все тогда, в эту «пятилетку», было верно и оправдано. Стало быть, и в самом деле гложет его зыбкая неуверенность: прожил ли он так, «чтобы не было мучительно стыдно, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое»… Только, разумеется, имеется при этом в виду диаметрально противоположное тому, о чем писал бедный инвалид Островский. В Марке Самуиловиче ветхозаветная мораль многих десятков поколений богоизбранных предков исподволь брала верх над внедренными в сознание принципами морали пролетарской и он, раздираемый на части этими взаимоисключающими силами, все пытался и пытался найти себе оправдание — перед испытующими взорами тех самых ушедших в Лету поколений… По крайней мере, так я все это понимал, потому что результатов своих поистине титанических трудов бывший преподаватель Истории КПСС на Высших партийных курсах не публиковал никогда и никакими иными способами с изысканиями своими никого не знакомил…

Большой объем просмотренного материала настоятельно требовал хотя бы приблизительного осмысления, иначе уже к вечеру все забудется, никакие выписки и схемки не помогут. Поэтому я решил устроить себе вполне заслуженный перекур, а заодно перекусить, чем бог послал, в жидком архивном буфете.