Красные дни. Роман-хроника в 2 книгах. Книга 1

— И пошлину ввели? — желчно рассмеялся Миронов, почему-то поверив рассказу солдата. Самоуправство по хуторам теперь творилось всякое, нужен глаз да глаз, иначе многое можно упустить из вида.

— А говорят: у нас, мол, ныне Совецка власть в кармане, чего хотим, то и сделаем, и центр, мол, так научает! Вот они и собрались со всего общества лично для себя пенки снимать! А так не годится, товарищ дорогой.

— Что-то у вас там не так, — кивнул Миронов.

— Дак зачем же я сто верст пешком топал, кабы не такое измывательство! То бедных обижали, бывало, тоже нехорошо, а ну-к вот и бедные начнут над прочими измываться, дело ль будет?

— А мужики, большинство-то как считает?

— Кого хошь спроси, товарищ, кажному слепому видно, что пустая затея. Они так понимают, что земля — она самородка! Захватил землю, и дело в ихней шляпе, поганцы. А на ней ишо горб поломать надо да и умом иной раз кинуть!.. А то собрались, понимаешь, трое — сопливый, вшивый и плешивый, и давай пышки печь! Огня высечь нечем, дрова не рубили ишо, мука через год будет из чужого урожаю, а сало в соседнем хляву хрюкает, ну и веселый пир вышел! Вы посчитайте, товарищ, на тринадцать семей у них одна хромая кобыла, правда, сжеребая, еще бык-балкун да облезлый верблюд, чесотка его доедает, ну и две яловые коровы под ярмом. Тоже хвакт: у нас коров под ярмо сроду не ставили, животина для молока служит, ради теленка! Наш Гаврил первый номер при орудии был, с турецкого фронта, города Карса, так он говорит, что в этой коммунии токо библейского осляти не хватает...

Говорил солдат внятно и убежденно, отчасти и справедливо, но поражало Миронова то, что, рассказывая вроде бы смешное, сам солдат не спытывал никакой веселости, желания отойти душой... Весь исходил злобой.

— Что ж, коммуны эти кое-где не с того края начинают, — согласился Миронов. — Без скота, инвентаря, знающего агронома, на одном рвении, ясное дело, провалить можно идею. Толковый устав тоже надо бы иметь! Что ж они там, не соображают?

Солдат обрадовался поддержке, прямую ногу с костыля снял и с осторожностью опустил каблуком на песчаный точок у скамейки. Усохлое лицо дернулось от злости:

— Да кому там соображать-то? Сопливый, вшивый и плешивый, все равно что лебедь, щука та рак!..

— А вы в исполкоме в Михайловне были? У Ткачева или Севастьянова? Как они считают?

— Ткачев, сказали, в Ростов уехал на какой-то съезд, а Севастьянов, видать, побоялся об этом толковать, на вас указал. Это, говорит, земельный вопрос, валяй к Миронову.

«Странно, он адвокат, должен бы понимать, что не время будущие планы и всю перспективу осуществлять на скорую руку и как-нибудь... — подумал Миронов. — Или, может быть, они снова уединились на заводе Симонова?..»

— Ваша как фамилия-то?

— Наша? Скобиненко, Алексей! С турецкого фронту, по ранению, — сказал солдат. — Родом я из Распопинской, токо мы иногородние. И батяня, и я у богача Лиховидова работали, я до самой войны отару стерег... Но теперь в этой Себровке невесту приглядел, тоже из бедноты, но ломовитую девку, в зятья одним словом. У нее и отец-мать живы, так мы б и поправили хозяйство, а тут, в самый момент, эта неподходящая песня!

— Так и скажите в Себровке, что это добровольное дело и никаких самообложений там не имеют права делать! Что касается помощи одиноким и безлошадным, то на это исполком разъяснение дал и выделяет средства. Так и передайте в своем сельсовете.

— Нет уж, товарищ комиссар, вы напишите бумажку, чтоб мне поверили, — сказал солдат. — Бумаги-то не жалко, если я сто верст пешком надрывался... с хромой ногой! Уж прошу.

Филипп Кузьмич оглядел его запыленную, в ржавых пятнах шинель, худые в обмотках ноги и прихваченную телеграфным проводом подметку... и пожалел человека.

Боже мой, не так ли но всей России мается отслуживший на войне мужик, да и казак тоже, вернувшийся к дому, к земле! Ему пахать надо, обзаводиться домом, свадьбу играть, воли этой самой, о какой на митингах говорили, вдохнуть с хрипом во всю грудь молодецкую, а тут, изволь радоваться, свой порядок в каждой Себровке, в каждом полынном хуторке! Да еще на какого председателя попадешь, а то разом в трудовую повинность направит! Мосты-то поломаны, дороги разбиты, тягла нету, семян никто не припас — вот время какое пристигло!

Ушел в дом, велел подождать. Записка была короткая, но писал ее Филипп Кузьмич долго, чтобы как можно точнее сформулировать мысль. Понимал и свою служебную ответственность, да и была определенная во всем этом сложность. Многие комиссары-агитаторы, особенно приезжие, не знающие земли и отношений в деревне, прямо кричали с трибун о немедленном и повсеместном переходе к коммунам. Их мало кто принимал всерьез, потому что правительственный декрет ничего о том не говорил. Но попытки организации коммун, как правило безуспешные, кое-где были, и вот одна появилась и в его округе... А между прочим, не из-за этой ли горячки с коммунами и всякого рода «отчуждениями» оживилось повстанческое движение в ряде мест?

Написал кратко: