Красные дни. Роман-хроника в 2 книгах. Книга 1

Он так и сказал: не «у вас», а «у нас». Крюков, еще не осознав до конца этих слов, встал.

— Завтра я дам вам провожатого до Слащевской и Букановской, возьмете свой «клад» и езжайте куда хотите. Можно даже в Москву, с повинной, если хватит решимости. Но... можете и за Дон! Только, пожалуйста, бросьте все! Начните новую книгу. Это мое пожелание... Пойдемте, здесь можно переночевать.

В соседней комнате на старом купеческом, продавленном диване уже положила Надя холодную, с мороза, простыню, подушку, солдатское суконное одеяло.

— До завтра. Пожалуйста, спите спокойно, белых налетов теперь не предвидится, Федор Дмитриевич, — проговорил он с усмешкой и вышел.

Из-за двух дверей — они еще не были закрыты — слышно было, как он пожаловался молодой жене:

— Стели, Надя... Устал я страшно!

И погас свет.

«Что же это такое? — подумал Крюков, вытягиваясь на горбатых, сломанных пружинах старого дивана. — Возможно ли? Как он легко обходится с жизнью! Всегда так? И надолго ли?..»

Конечно, ни о каком сне и речи не было. Крюков маялся, спорил с Мироновым, сам с собой, голову кружили мысли, а отчасти и хмель. Уснул, прошептав памятные, грустные стихи Блока:

Тропу печальную, ночную

Я до погоста протоптал,

И там, на кладбище ночуя,

Подолгу песни распевал,

И сам не понял, не измерил,

Кому я песни посвятил,

В какого бога страстно верил,

Какую девушку любил...

Утром, после завтрака, Миронов сказал на прощание:

— Счастливой дороги, Федор Дмитриевич, до Дона! А на той стороне смотрите уж сами. Ну, и есть личная просьба... Знаете, в ростовской тюрьме до сих пор страдает полковник Седов. Славный вояка, ветеран еще с турецкой, ему уже за шестьдесят. Если что сможете — сделайте, чтобы облегчить его положение. Возможно, на поруки или под домашний арест... Краснов это должен понять. — Не выдержал серьезного и какого-то «заупокойного» тона, усмехнулся: — Скажите: просьба Миронова. А нет — доберусь до Новочеркасска, сам лично буду с Красновым беседовать! Относительно офицерской чести и прочего...

В тот самый час, когда Крюков переезжал Дон, облокотившись в санях на свой заветный сундучок и все еще недоумевая, начальник штаба дивизии Сдобнов, железный, осмотрительный человек, зашел к Миронову и долго с вызовом смотрел на него, пока тот не догадался, о чем речь.

— Не одобряю, — сказал Сдобнов, заведя руки за спину. — Никак не могу одобрить, Филипп Кузьмич.

— Насчет чего?

— Насчет Крюкова. Приедет Ковалев — чем и как будем оправдываться? Ты бы отпустил еще — генерала Краснова!.. Право, это же верх мальчишества! Приедет Ковалев — даже не представляю...

— Успокойся, Илларион. Было такое — и генерала Краснова отпускали!.. Из Смольного! В семнадцатом! А сейчас время намного спокойнее. Недели через две, от силы через месяц, я вам с Ковалевым их всех вывалю под ноги, как из вентеря: Краснова, Денисова, Крюкова, эту болтливую обезьяну Харламова — всех! Окружим Новочеркасск так, чтобы ни одна собака не выскочила!

— А тогда в чем же дело? Какая разница — после его схватить или сейчас? Вовсе уж не понятно!

— Разница есть, Илларион, — сказал Миронов. — Большая разница. В Новочеркасске у Крюкова уже не будет никакого выбора, он будет пленный, враг, и только! А сейчас я, понимаешь, должен был дать ему эту возможность — выбора! Не знаю почему, но должен. Можешь понять? Шанс!

Илларион переменил позу, изображавшую недоумение и несогласие, и громко вздохнул.

— Ох уж эти благородные порывы, Филипп Кузьмич! Думаешь, он вернется, передумает, порвет со старым?

— Это его дело. И в Новочеркасске в таком случае с ним будет другой разговор, — сказал Миронов, злясь, что его не понимают.

— А все же, Кузьмич, всякая душа корыстна, даже и такая, как твоя! — усмехнулся Сдобнов. — Сам-то хоть знаешь, зачем ты его отпустил?

— Еще что? — вдруг насторожился Миронов. — Какая корысть?

— А такая! Хотел кинуть генералу Краснову перчатку, а тут вот он, случай! Крюков в плену, как по заказу! Может, и в мыслях не имел, а в глубине-то, в костях, не ворохнулось?

— Пошел ты к черту! — вдруг загремел Миронов и сам выскочил из штабной комнаты, хлопнув дверью. Был в чем-то прав Илларион Сдобнов: иной поступок вовремя осознать почти невозможно...

16

8 февраля 1919 года газета «Правда» сообщила о занятии красными частями окружной станицы Усть-Медведицкой без боя. Попутно на сторону красных добровольно перешли семь белых полков. Захвачен бронепоезд, аэроплан, несколько паровозов, вагоны, 5800 снарядов и большой обоз... Этот 31-й номер газеты привез в Усть-Медведицкую Сокольников, и с ним в машине вернулся из Лисок комиссар Ковалев.

Черный, открытый автомобиль-ландо стоял на площади, у собора, в машине поместились, кроме приезжих, командгруппы Миронов, начштаба Сдобнов и Николай Степанятов. Бригада Блинова выстроилась полудужьем по краю площади в конном строю. Сам Миша Блинов стоял под знаменем бригады, бледный от волнения, с шашкой на караул.

Оттепельные снежинки, словно ленивые мухи, медленно опускались на плечи, черный лак машины, выпущенные казачьи чубы, жесткие гривы лошадей.