Красные дни. Роман-хроника в 2 книгах. Книга 1

— Так вот, Виктор Семенович! — прихлопнул тяжкой ладонью Подтелков. — Поедешь по Донецкому и Хоперскому округам готовить съезд. Мы тут двух зайцев доразу убьем: и Щаденко не обидим, и свое дело промыслим. И ты потихоньку считай себя с нынешнего дня уже человеком не окружным, а областным. По секрету говорю. Мало у нас партейных казаков...

— Это понятно.

— Ну и... еще. Подлечиться за эти дни надо бы, товарищ дорогой! Все ж таки тюрьма — не родная тетка! Потому прошу, от имени всей Донской республики, налечь на молоко и сметану, тем более что такой повышенный паек мы тебе обеспечить могём. Вот так. А теперя иди, друг мой дорогой, в номер, для тебя готовый, и хорошенько отоспись перед завтрашней работой. И шинель этую, каторжанскую, я тебе заменяю новым романовским полушубком, мы его только что сшили на твой невозможный рост! Носи, то же самое, на здоровье, как пострадал ты на каторгах за народ и наше общее дело! А мы, люди, должны быть за это сердечно благодарными, кто так заранее и уж давно о правде думал...

И смешно, и трогательно было слушать этого рослого, матерого телом и еще детски наивного человека. Понял одно Ковалев: сердце у Подтелкова доброе, человечески-отзывчивое. С таким можно работать.

Отдохнуть ночью в уютном гостиничном номере все же не пришлось. С наступлением темноты по городу началась стрельба. Как узнал позже Ковалев, анархисты и базарное жулье «гуляли» на свободе, громили магазины и чистые квартиры, стреляли в редких прохожих и рабочие патрули. Звенели битые окна по Таганрогскому проспекту.

Когда здоровенный булыжник разнес вдребезги большое оконное стекло и влетел в номер, загремев на полу и обрызгав осколками круглый стол красного дерева, Ковалев выругался, зажег лампу и, хмурый, непроспавшийся, пошел на верхний этаж, в ревком — там тоже, слышно, не спали. Окна звенели едва ли не по всему фасаду.

— Хозяинуем? — спросил Ковалев с порога, держа на плече новый полушубок с чистейшей белой овчиной на отворотах. — Сами-то хоть живы, работнички и хозяева?

Подтелков что-то объяснял худому и тонкому, неприступно-строгому Кривошлыкову и замолчал, увидя входившего Ковалева. В стороне, на венском диванчике с гнутыми ножками, сидел, положив ногу на ногу, красивый и с виду очень молодой Ипполит Дорошев. Бывший студент-медик, затем доброволец и офицер, избранный казаками председателем комитета 5-й Донской дивизии, он сыграл не последнюю роль в организации в Каменской, ибо там дислоцировалась в то время его дивизия. Большевики Щаденко и Дорошев стояли у колыбели Донского ревкома, выдвинув по тактическим соображениям на первые роли беспартийных вожаков казачества — Подтелкова и Кривошлыкова. Теперь Дорошев смотрел с покровительственной усмешкой на вечно пререкавшихся своих друзей, не считая нужным вступать в споры. Речь у них шла о методах, а методы, как известно, постоянно меняются по обстановке... Увидя Ковалева, Дорошев встал и протянул руку, знакомясь.

— Почему шпана окна бьет? — круто и отчасти даже грубовато спросил Ковалев, пожав протянутую руку. — У нас, в Гукове, не раз говорилось: Советская власть — это порядок! А у вас тут — разгул, веселье?

— Так и мы ж за порядок, дорогой Виктор Семенович! — радостно согласился Подтелков. — Тут у нас спору нету. А вот ростовские товарищи, Сырцов особо, не велят трогать анархистов. Грит: должен быть с ими единый подход к буржую и, как его, па-ри-тет!

— Так это «в подходе к буржую», — усмехнулся Ковалев под улыбчивым и понимающим взглядом Дорошева. — С буржуем ясно: напугать так, чтобы и носа не высовывал, сидел под лавкой. А ежели они по самому ревкому бьют кирпичами, эти шаромыги?

— Кгм... — Подтелков тяготился сложностями политики, сказал, чуть ли не жалуясь: — Кгм... Я бы их, чертей суконных, доразу успокоил. Тюрьма по ним плачет. Да ведь бить-то по ним надо не левой, а правой рукой, а правая моя рука — обратно Сырцов! Казачьи патрули по городу не велит пускать, чтоб у рабочих и мещан какая мысля не закралась. Опять, скажут, эти околоточные надзиратели в лампасах!

— Слезай — приехали! — присвистнул Ковалев. — Значит, посылай без лампасов! Должны же быть патрули в такое время!

Дорошев опять засмеялся и встал, распрямляя под ремешком стянутую гимнастерку. Потягивался беспечно, качаясь с каблуков на носки. Сапожки на нем были новые и хорошо почищенные. И сам он был удивительно ладен, и красив, и душевно невозмутим даже в этот бессонный час.

— Ты как, Ипполит Антонович, считаешь? — спросил Ковалев.