Красные и белые. На краю океана

— Вижу, ты сама Азин, а без парола нельзя.

— Позабыл я пароль. Запамятовал, понимаешь...

— Ага, ого! Сама Азин парол позабыла! Утром меня хоть по самую шляпку в землю вбивай, а сейчас не пущу,— часовой вскинул на руку винтовку.

— Вот леший! — восхищенно присвистнул Азин.—Влеплю ему завтра благодарность в приказе.

Он вернулся в штабной вагон, где его уже ждали Северихин, Чевырев, Шпагин, Лутошкин, Дериглазов, Шурмин.

— Есть хочу, Стен! — крикнул Азин счастливым голосом.— Стаканчик самогону тоже недурно.

Стен собрал на стол. Между картошкой в мундире, миской соленых грибов, ломтей черного хлеба появилось большое деревянное блюдо вареной конины.

— Прошу к столу, лошади поданы,— сострил Стен, скосив на Азина дерзкие глаза.

После самогона у всех разрумянились лица, развязались языки. Разговор стал непринужденным и общим: каждому хотелось сказать что-то свое, если не значительное, то хотя бы интересное.

— Я только что слушал, как пулеметчик Ахмет аллаху молился. Что ты, Чевырев, своих партизан от бога не отучишь? — шутил Азин, очистив и круто посолив картофелину.

— Пусть молятся. Мне недавно самому пришлось намаз совершить,— широко улыбнулся воспоминанию Чевырев.

— Да ты шутишь, ты же коммунист, Чевырев...

— А все же пришлось. Мои татары курбан-байрам праздновали. Все встали на колени, склонили головы, прижали руки к сердцу. Только один я, как идол, на ногах. Вижу, косятся татары. Пришлось и мне упасть на колени. Все остались довольными, а я, понимаешь, и верующих красноармейцев не оскорбил, и у них доверия ко мне стало больше.

— Коммунист совершил намаз, а? Может ли красный командир молиться богу, а? — блестя глазами, спрашивал у всех Азин.

— Ради революции допускаю! — сказал Дериглазов.— Я как-то хлебный поезд отправлял. Кулаки железнодорожный мост через речку взорвали, а у меня в отряде двадцать бойцов. Как мост восстановишь? Вокруг в деревнях живут одни татары, вот я и собрал в мечети всех мулл. Глубокочтимые, говорю, вы верные ученики Магомета и знатоки корана. А известны ли вам последние слова пророка, сказанные перед смертью?

«Как мы станем править народом, если ты уйдешь от нас?» — спросили его ученики.

« «Создайте совет и через совет управляйте»,—ответил поп-рок. г

Вижу, кивают башками муллы. Глубокочтнмые, говорю пришло время, и по всей России возникли Советы, о которых говорил Магомет. Скажите народу, что надо помочь Совету и его защитникам. Пусть правоверные отремонтируют мост...

’ Но это же демагогия! — воскликнул Лутошкин.

— А что такое демагогия? — повернулся к нему Чевырев.

Игнатий Парфенович находился в блаженном состоянии духа. командиры то и дело обращались к нему за разъяснениями, призывали в свидетели своих споров: общее внимание льстило старому горбуну. Сейчас Лутошкин удивлялся не невежеству Чейырева, а его откровенному признанию в невежестве.

Я ведь бездонный дурак,— с обезоруживающей улыбкой продолжал Чевырев. Совершенно ничего не знаю. Вот слышал слово философия. Для чего такое слово? Какой в нем смысл поставь к стенке — не отвечу.

— Философия — наука о познании мира, в котором мы живем, и о познании самих себя, как живущих,— весело объяснил Игнатий Парфенович. Вопросами познания мира и человека занимается философия, но, по-моему, она никогда не разрешит

Философы только тем и занимались, что объясняли мир, а мир надо переделать,—ввязался в разговор Азин — Так говорил Карл Маркс.

— Маркс требовал от философов действия, я же хочу, чтобы они размышляли.

Бессильные и безвольные личности не переделают мира. Воля без решимости хуже бессилья,—сказал Азин.

Согласен, бессилье приводит к отчаянию, но и отчаянье иногда порождает силу,— не отступал Лутошкин. — Но это уже безумство храброго отчаяния.

Безумство храбрых — вот мудрость жизни! — патетически произнес Азин.

— Неправда!— отрезал Лутошкин. — Безумство даже самых храбрых не было и не будет мудростью жизни. — Лутошкин вышел из-за стола, оперся спиной на вагонную стенку. — Вы, юные мои люди, верите в каждую красивую фразу. А вам следует знать: абсолютной и обязательной правды для всех — нет! Каждый сочиняет свою правду. Есть господь бог —это правда поповская. Нет бога — ваша правда. Боги — всего лишь выдуманные попами идолы для обмана верующих, говорите вы. Хорошо! Пусть так! А сами вы, как и верующие, поклоняетесь идее коммунистического общества. Думать не хотите —нужно ли людям общее счастье. А счастье не дается насильно. Счастье — это желанье иметь то, чего нет, но человеческие желания

бесконечны. Полное удовлетворение всех желаний — погибель для человека. Впрочем, стремиться к всеобщему счастью все равно что подниматься в небо по солнечному лучу. Удивительно хорошо, должно быть, но совершенно невозможно...

— Я не зря вам советовал податься к белым,— сердито перебил горбуна Северихин. — Теперь в самый раз перекинуться к ним,— мрачно добавил он, отставляя стакан. — Мы еще можем, усмехаясь, выслушивать ваши рассуждения, а потолкуйте-ка с красноармейцами. Скажите-ка им, что к счастью стремиться глупо. Не знаю, что тогда спасет вашу душу, Игнатий Парфенович.