Красные и белые. На краю океана

— Хорошие штаны носят только богатые.

— Придет время — и отберем все лишние штаны у богачей,— смеется молодой человек:, мальчик тоже, серебряный его смешок наполняет темную саклю,— что-то загадочное заключено в словах молодого человека, и новая тайна наполняет трепетом душу подростка.

...Нестор заворочался на узкой скамье, доха соскользнула на пол. Он проснулся, надел торбаса, закутался и, бесшумно ступая между спящими, вышел на двор.

Тьма между деревьями посерела, но перед рассветом стало еще холоднее. Тяжелое, опасное безмолвие сдавливало окрестности, даже не слышно шагов часового.

«А где же он? — тревожно подумал Нестор. — Должен стоять у крыльца, а его нет».

Он обошел школу и увидел часового, прислонившегося к из« городи, винтовка валялась на снегу. Нестор подошел к часовому.

— Почему спишь? Почему не требуешь пароля?

Часовой не отвечал, не шевелился, лицо его светилось из мглы, как алебастровая маска.

— Па-че-му не спрашиваешь пароль? — уже сердито повторил Нестор и толкнул часового. Тот покачнулся и упал на снег.

— Да он же замерз! Черт возьми, замерз, а начальник караула дрыхнет, не сменив постов.

Ярость оплеснула командующего, он вбежал в школу, вздул коптилку, глянул на часы: седьмой час, а караул должен смениться в шесть.

— Подъем! Довольно спать, подъем! — прокричал Нестор, и командиры проснулись.

Нестор присел-к столу, прерывисто дыша, барабаня пальцами по столешнице.

— Что случилось? — спросил Асатиани, подходя к командующему, но тот властно отодвинул его в сторону.

— Где начальник караула?

Откуда-то из угла выступил обросший, обрюзглый мужчина.

— По твоей вине, негодяй, замерз на посту человек! Принесите погибшего в школу... Он не покинул поста, а ты спал. Ты позабыл про свою обязанность, негодяй! — Нестор повернулся к Отроду, к Асатиани, обвел погасшими глазами командиров.—■ Отдать его под суд!

Поздним утром первый эшелон со штабом командующего двинулся в путь. Нестор был недоволен запоздалым выходом — до Якутска еще десять почтовых станций, на каждой нужно менять лошадей. Только для первого эшелона требовались сотни подвод, а добывать их у населения приходилось с трудом. За первым эшелоном двигались основные силы экспедиционного отряда с пулеметами, с горными орудиями.

Мела поземка, подпрыгивала на ухабистой дороге кошевка, храпели лошади. Строд, прислонившись плечом к Нестору, до ряби в глазах вглядывался в проползающие заснеженные стены тайги.

Нестор молчал, приподняв воротник дохи. Строду не хотелось его беспокоить, о самом же главном между ними уже была четкая договоренность. Главное — это поскорее добраться до Якутска и на месте выяснить обстановку, прежде чем приступить к военным действиям.

— Строд, а Строд,— заговорил Нестор, откидывая воротник,— знаешь, о чем я сейчас размышлял? О том, брат мой, какими сложными путями многие из нас пришли в революцию, в партию большевиков. Сколько сил, времени зря потеряли, чтобы выйти на правильный путь!

— Это ты о ком же? — заинтересовался Строд.

— О самом себе хотя бы. Ведь я с юных лет участвую в революционной борьбе. В партии левых эсеров был, с социали-стами-федералистами возился. Они мои романтические порывы нацеливали на частности, я же мечтал о свержении всего несправедливого строя. Эсеры толкали меня на боковые тропинки, а я рвался на магистральный путь. К революции Пятого года шел с большевиками, выполнял их задания, сопровождал партии оружия для рабочих дружин, дрался на баррикадах, участвовал в восстании грузинских крестьян. Но революция была подавлена, большевики изменили тактику, а я решил, что они отказались от борьбы. Революция была подавлена,— повторил Нестор. — Ты помнишь такие стихи о Парижской коммуне? «Так, Коммуна раздавлена, мир обнищал, всюду пепел, и кровь, и тоска, как проказа. На стене Пер-Лашеза танцует овал — усмиренная ярость светильного газа». Поэты иногда выражают в двух строках наши чувства и мысли сильнее любых прокламаций.

— На то они поэты. А стихи написал Артюр Рембо.

— Не слыхал даже его фамилии, а стихи помню. Живут в сердце и обжигают... Ну так вот, остался я на распутье после Девятьсот пятого года. Раздумывал, под чьи знамена встать, с кем за народные судьбы драться, и соблазнился анархизмом. Исповедовал анархическую веру, но это не вера вовсе, а болезнь...

— Да, болезнь, вроде кори для молодых, неопытных революционеров. Я и сам ею переболел,— согласился Строд.

— А когда увидел, что русские анархисты стали врагами революции, то выздоровел, хотя и не сразу. А давно ли, давно ли в Иркутске...—Нестор скривил губы в язвительной усмешке.— Стыдно вспомнить, что творили анархисты в Иркутске! — Он нахлобучил шапку с длинными ушами из беличьих шкурок, откинулся на стенку кошевки.

Поземка белыми вихрями крутилась по обочинам тракта; неслись оголтелые снежные тучи, тайга погружалась в метель. Строд искоса посмотрел на Нестора и, хотя тот снова напряженно молчал, догадывался, о чем он вспоминает. Все последние годы Строд находился при нем, и только на некоторое время расставались они.