Кража на улице Окской

Вошёл и… глазам своим не поверил! Вот как всё просто бывает. Весело гремела музыка — кажется, «Арабески» или что–то в этом роде. На кроватях, на полу, на столе — везде лежали тряпки Марины Ахметовой: джинсы, куртки, платья… Оба брата, голые по пояс и, кажется, уже малость выпимши, деловито перебирали шмотьё — изучали, стало быть, придирчиво оценивали хабар. На нас, вошедших без приглашения, они посмотрели скучно и равнодушно и тотчас отвернулись, ничуть не заинтересовавшись нами. Ну понятно же, не ждали нас ребята, ходют тут всякие…

— Откуда вещички, пацаны? — спросил я весело.

— Тебе што, дядя? — отозвался тот, что был помоложе.

— Да вот, любопытствую…

— Вали отсюда, да? — внушительно произнёс второй.

— Нэт, — покачал я головой. И — комендантше: — Понятых.

Только теперь братки поняли, что вляпались по самую маковку.

— Постой, эта-а…

А что — «эта-а»? Всё, пацаны. Фенита ля комедия. До свиданья, цех кузнечный…

— Договоримся, командир, да?

— Опять–таки нэт.

— Ва-а! что хочешь бери, да?

— И джинсы можно? — уточнил я.

Старший Тевосян прямо подскочил, как в задницу ужаленный, схватил штаны, чуть ли не в бумажку заворачивать их взялся и тесёмочкой перевязывать — суёт мне джинсы, а сам смотрит шкодно, весело, решил, видать, что уже купил «легавого»…

Нет, смешные они пацаны, ей–богу!

— Собирайтесь, парни. Поедем кататься…

6. Логунов

Неприятно всё это! Вроде бы ты не украл ничего, а всё равно чувствуешь себя неловко. Кажется, что и тебя подозревают тоже… во всяком случае, все эти протоколы и допросы могут любого вывести из себя. Тебя спрашивают о чём–то, а ты изволь тысячу раз подумать, прежде чем ответить, и в то же время не показывай виду, что тщательно взвешиваешь свой ответ, ибо это тоже подозрительно. Да и ты, ты тоже начинаешь подозревать — всех, каждого: друзей, соседей потерпевшей, её брата, а заодно и саму потерпевшую… Преступление ведь мажет грязью любого: виновного и невиновного…

— Ну вот, — сказал Доценко, — сейчас оформим кое–какие бумажки — и можете быть свободны.

Ага, «свободны». А сами нас только в квартире у Ахметовой часа четыре промариновали, а сколько продержат в околотке — неизвестно. Измазали нам пальцы какой–то гадостью (это они отпечатки брали), я тёр–тёр с мылом и с содой — не отмываются. А тот мент, что мне соду дал, ещё и хихикает. «Что, — спрашивает, — никак? Ты три, три, чище будет…» Похоже, это у них любимая шутка.

Потом позвонил тот, шустрый, что поехал к Тевосянам. Доложил, что поймал орёликов с краденым барахлишком.

— Вот так, Марина, — весело потёр руки Доценко. — Вещи твои целы. Не исключено, что когда–нибудь их тебе вернут — даже и так может быть. Шучу, шучу… — усмехнулся он, заметив растерянность на лице Ахметовой. — Повезло тебе. Да сказать по правде, и нам тоже: всего каких–нибудь шесть часов — и… Дельце–то оказалось простеньким.

— И что — и это всё? — не сдержался я. — Только–то и всего?

— А ты ждал чего–то большего? — засмеялся Доценко. — Ты надеялся увидеть погоню, перестрелку, мучительные раздумья сыщика, да?

— Вообще–то, сегодня я надеялся хорошо выпить и закусить…

— Видишь, Кирилл, какая наша работа: чаще всего это скучное утомительное занятие. И писанины в ней чересчур уж много… А сегодня и в самом деле повезло. Если бы быстро не нашли — потом побегали бы… И всё равно очень часто всё впустую бывает…

Он немного помолчал, потом опять усмехнулся и сказал:

— Небось, думаешь: аккуратненько сработать — так и не найдут вообще. Всё взвесить, рассчитать, чтоб никаких следов, никаких свидетелей… Думаешь, наверно, что милиция ничего не может, её объегорить — раз плюнуть. Угадал?

— Был грех, думал так совсем ещё недавно, — признался я. — А сейчас вот не думаю.

— То–то.

— Да я и не пошёл бы никогда на преступление.

— Почему ты так уверен в этом?

— Желание совершить преступление — это симптом болезни, что–то из области психиатрии. Тут надо быть или полным кретином, совершенно безмозглым и ограниченным субъектом, или человеком невероятно дерзким, сильным, страдающим переоценкой собственного «я».

— Ну, совсем не обязательно, — неуверенно возразил Доценко. — Хотя, впрочем, какое–то рациональное зерно в твоих рассуждениях есть.

— А кроме того, с сегодняшнего дня эта дорожка для меня и вовсе закрыта.

— Это ж почему ещё? — не понял следователь

— У вас теперь есть мои «пальчики». Отныне я просто обречён быть честным.