Кремлевская жена

Лимузин Ларисы был вторым, а в первом вообще никого не было, кроме шофера. То есть если кто-то будет стрелять по колонне, как стреляли когда-то в Брежнева, или если мину подложат на дороге, то шесть первых мотоциклистов и первый – пустой – лимузин примут огонь на себя…

Горячева откинулась на мягком кожаном сиденье, сбросила туфли и ногой включила телевизор. Я осваивалась в этой роскоши: мягкая кожа откидного сиденья, рядом – не то бар, не то холодильник, тут же цветной телевизор, радиотелефон. Нужно сказать, что хотя вся эта роскошь была не моей, мне, признаюсь, льстило быть здесь, сидеть тут почти по-хозяйски. Черт возьми, я в кремлевском лимузине! Видели бы меня эти полтавские олухи! Или мама. Я даже провела рукой по мягкой черной коже своего сиденья…

А на цветном экране возникло лицо Игоря Кириллова, ведущего московских теленовостей:

«– …В этом году лауреатами стали Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Михаил Сергеевич Горячев…»

– Ага! – Лариса торжествующе вскочила.

«– …И президент США Рональд Рейган, – продолжал Кириллов. – Как заявил в Сан-Франциско президент организации „Мир без войны“ господин Рэтбан, награда нынешнего года присуждена советскому и американскому руководителям за то…»

– Ах, это в Сан-Франциско! – разочарованно сказала Лариса. – Тьфу! Я думала – Нобелевская премия!..

«– Вашингтон, – продолжал Кириллов. – Сенат конгресса США единогласно одобрил суровые экономические санкции в отношении Ирака. Чем же насолил Ирак американским сенаторам? Речь идет о весьма расплывчатых сообщениях, по которым Ирак якобы применил отравляющие вещества в военных операциях против курдских повстанцев…»

Лариса взяла с сиденья крохотную коробочку дистанционного управления и переключила канал.

«– Иду я туда, где живая вода!.. – тут же запела-закричала с экрана панковатая Алиса Монк со своей группой „Лабиринт“. – Хочу быть счастливой, пока молода!..»

– Пошла ты! – сказала ей в экран Горячева и снова переменила канал, теперь – на ленинградскую программу.

«Хорошо им в Москве, – подумала я, – даже днем три канала! Не то что на Украине: кроме Киева, ничего не посмотришь».

По ленинградской программе шел репортаж о митингах «Памяти» в Румянцевском саду.

«– Может ли гласность быть избирательной? – кричала, стоя на садовой скамейке, молодая женщина в плаще и подняла руку над гигантской толпой. – Почему пьесы каких-то Гельманов и Шатровых идут во всех театрах, а нам, русским патриотам, запрещают нести в народ правду о жидомасонах? Почему в Ленинграде всеми театрами руководят инородцы – грузин Товстоногов, армянин Агамирзян, еврей Лев Долин? Почему я, учительница русской литературы, обязана водить своих учеников, в эти театры и на фильмы опять же Абуладзе, Германа, Арановича, Аскольдова… – Тут лимузин так тряхнуло на очередной выбоине в мостовой, что телевизор, как заика, потерял на несколько мгновений и звук, и картинку. Оказывается, наш кортеж уже давно выкатил из ворот правительственной зоны на Ленинских горах и мчался по Воробьевскому шоссе. Лицо ленинградской активистки „Памяти“ опять возникло на экране: – …но не имею права привести их сюда, где звучат слова правды о засилье инородцев в нашей культуре?..»

После этого вопроса лицо ленинградского диктора заслонило осенний Румянцевский сад, диктор сказал:

«– Наша редакция получает массу писем от зрителей, возмущенных выступлениями лидеров „Памяти“ в Румянцевском саду. Но есть, не скроем, и немало писем, поддерживающих эти выступления. Мы пригласили писательницу Нину Катерли прокомментировать…»

– Нашли комментатора! Грузинку! К черту! – сказала Горячева и выключила телевизор. – Я знаю, о чем ты хочешь говорить… – Она опять разлеглась на сиденье. Это мягкое сиденье амортизировало тряску на разбитых участках мостовой. Я сидела напротив Ларисы, на откидном кресле, за моей спиной была глухая перегородка, отделяющая водителя от салона, но я все-таки невольно покосилась в его сторону. Лариса заметила это, сказала: – Да хрен с ними – пусть слушают! Я устала! Я устала бояться, прятаться, изображать… Господи, как я устала! Я знаю: ты думаешь, что я психопатка. Они все это мужу внушают, хотят посадить меня на элениум или валиум. Но я им не дамся – имей в виду! И если ты уже с ними спелась!..

– С кем – с ними?

– Ну, я не знаю… Лигачев, Чебриков – черт их знает!

– Лариса Максимовна, это смешно! Чебриков в Китае, Лигачев в отпуске – вы сами сказали. Но если вы будете меня подозревать, то лучше мне вернуться в Полтаву.

– Я тебя не подозреваю, но предупреждаю.

– Я поняла. Но вы меня пригласили быть частным следователем, искать эту американку…

– А держу при себе, – перебила она и вздохнула. – Да, я знаю. Но ты же сама сказала: «невозможно бороться с роком». А с тобой мне спокойней. Все-таки тебя я сама выбрала, это уж точно! Не то что всю эту гэбню, которую мне насовали в секретарши, косметички, домработницы. Никогда не знаешь: они тебя накормят или отравят!..

«Так, – подумала я, – не хватало мне стать ее компаньонкой и подавать ей по утрам колготки в постель…»