Кремлевская жена

— Почему Горячевы улетели именно в Красноярск? И о чем вы говорили с Курковым позавчера ночью? Два вопроса! Видите, меня даже не интересует, как вы вышли на Чарыто и Булкина. Ну, вышли и вышли — молодец! Через три недели я заберу вас из Полтавы к себе в МУР, и тогда вы мне все расскажете. А сейчас…

«Через три недели»! Опять эти намеки, что скоро все изменится! Вчера на Киевском вокзале, и сегодня — снова. «К себе в МУР»! Как это понимать? Он будет хозяином всего МУРа? И тогда то, что у него не вышло вчера — затащить меня на пустую квартиру приятеля, выйдет через три недели — он меня купит…

— Допустим, пока вас только понизят в звании, снимут с погон одну звездочку, но через две-три недели — даю вам слово офицера — ровно через три недели…

Я смотрела в его синие глаза. Он очень спешит. Он чего-то боится и очень спешит. Ему бы подержать меня в одиночке пару недель без вызовов на допрос, чтобы я уже с ума начала сходить от неизвестности, сырости и вонищи, как мы это частенько делаем со многими подследственными. Или швырнуть меня в общак к бытовичкам и лесбиянкам, чтобы за пару ночей я одурела от страха, что меня изнасилуют и выкрутят мне соски к фениной матери. Да, у нас есть приемы заставить вас развязать язык без применения так называемых «противоправных» методов дознания…

Но Белоконь спешит, и, значит, у него нет ни недели, ни даже двух дней.

— А почему вы не ведете протокол? — спросила я и мысленно усмехнулась, вспомнив, что именно так советует вести себя на допросах система «ПЛОД», о которой говорил мне Саша Чижевский.

— Какой, к черту, протокол, Аня! Вы следователь, и я следователь, мы же не станем играть в эти игры! Я предлагаю честную сделку до всяких протоколов! Когда Горячев вернется из Красноярска?

— Ну, наверно, через неделю…

— «Наверно» — это я и по радио слышал. Нам нужно точно знать. Что затевает Курков?

— А кому это — нам?

— Здесь я спрашиваю.

— Но я имею право уточнить вопрос.

Он посмотрел на меня в упор. Если бы я еще процитировала статью Процессуального кодекса о порядке ведения допроса и правах обвиняемого, это, конечно, вообще прозвучало бы издевкой. Но я не стала этого делать, а просто как можно наивней смотрела ему в глаза. Мне действительно было интересно, кто же заговорщики. Ведь я уже приблизилась к ним вплотную. Чарыто и Булкин похитили американку — это факт. Даже Белоконь косвенно подтверждает это, когда говорит, что его не интересует, как я на них вышла. При этом и Чарыто, и Булкин, с одной стороны, — активисты «Памяти», с другой — связаны с Белоконем, Захаровым и Притульским. Итак, щелка, в которую я успела заглянуть, показала мне кое-какую перспективу. Но Белоконь и Чарыто должны быть пешками (или офицерами) в чьей-то игре. Не метят же они сами на место Горячева! Но в чьей игре? Чебриков на Дальнем Востоке. Лигачев в отпуске. Зайков в Болгарии…

— Значит, так, Анна, — огорченно вздохнул Белоконь. — Я думаю, вы знаете, что такое «Матросская тишина». Поэтому выбирайте сами — одиночка в подвале или общак с бытовичками. А?

Я просто расхохоталась в душе, так мне полегчало. Если бы ты мог позволить себе такую роскошь, дорогой, ты бы с этого и начал, это же азбука!

— Ни то, ни другое, — сказала я с улыбкой.

— Тогда отвечайте на вопросы.

Это было признанием поражения, я даже удивилась, как быстро он сдался. И подумала: милый, ты же сам дал мне карты в руки! Все, что у меня сейчас есть для спасения, — это ответ на вопрос, какую ловушку готовит вам Курков. И если я утаю это, не выдам, Курков и Горячев простят мне все, даже похищение Саши Чижевского у московской милиции! А если я расколюсь, то Белоконь станет навек моим душеприказчиком и сможет иметь меня всегда — шантажировать, помыкать мной, а потом, употребив и наигравшись, выплюнет, как изжеванную резинку…

И тут я решилась на один трюк.

— Хорошо, товарищ капитан, я отвечу. Но только если спрашивать будет полковник Котов.

Тут Белоконь снова уставился на меня в упор своими синими глазами. Конечно, любой обвиняемый может отказаться от дачи показаний и заявить, что будет давать их только в присутствии прокурора. Но я требовала не прокурора, а Котова, начальника МУРа. Белоконь глядел на меня чуть не полную минуту, а потом, вздохнув, усмехнулся и лениво, с какой-то оттяжкой, словно в размышлении, вытащил из кармана пачку сигарет «Ту-134», чиркнул спичкой и закурил. По плоскости пустого стола перекинул сигареты мне:

— Курите! Не стесняйтесь, это не взятка…

Так, решила я, значит, Котов не в заговоре. Именно поэтому Белоконь не повез меня на Петровку, и именно поэтому нет и не будет никаких протоколов. И держать меня в «Матросской тишине» они не могут. Иначе завтра же утром в сводке об арестованных по Москве и области моя фамилия окажется на столах у Котова, Власова и Куркова. И если они захотят узнать, что я делала в рабочем общежитии на Кабельной…

Белоконь затянулся сигаретой и с прищуром посмотрел на меня через облачко дыма:

— Аня, а вы были на этом собрании «Памяти»?

— Да, была.

— Ну и как вам?

— Ничего…

— А почему вы сказали, что это «сборище»?