Кремлевский клад: Cosa Nostra в Москве

Ответить на все вопросы следователя отец Серафим так и не смог: про агентов ничего он не знал, про клады, разумеется, тоже. Следователь был опытный, он здраво рассудил, что православный иеромонах и священник навряд ли стал бы якшаться с неверными католиками. Скорее всего, судя по языку перевода письма, это была грубая провокация польских ксендзов. Но в резолюции наркома Ягоды было ясно сказано: «выбить».

Отца Серафима привезли на Лубянку в серой рясе, другой личной одежды у него и не было никогда. Однако в те годы бить человека в рясе рука так легко еще не поднималась. Сам следователь до семнадцатого года крестил себе лоб, причащался у такого же священника и целовал ему рукав после этого. Решили не бить.

Это и припомнили следователю, в числе прочего, через несколько лет, в тридцать седьмом году, когда за очередным начальником наркомата в могилу последовали и все его подручные. Самого следователя в тридцать седьмом били целую неделю так, что когда повели расстреливать, – в подвале приземистого здания, что позади памятника первопечатнику Федорову на Охотном ряду, – то обоим исполнителям пришлось его поддерживать за руки.

Но до этого оставалось еще несколько лет, а пока разворачивалась грандиозная стройка канала Москва-Волга. Да и следователь был новатором, недаром он потом так быстро поднялся в замы к своему наркому. Он первым придумал, в порядке «убеждения», одевать на голову подследственного обрезанную камеру от шины грузовика. С одного конца резиновая камера была зашита и проклеена. Натягивалась она плотно на голову и завязывалась веревкой на горле. «Убеждение» действовало меньше, чем через минуту, и без всякого грубого мордобоя. Правда, не всегда, – но только по причине слабого здоровья подследственного, поэтому применялось выборочно и с осторожностью. Но отец Серафим был жилистым и крепким, и в нем были все уверены. Девяносто лет спустя этот способ получения показаний широко потом применялся американцами в Ираке, с одним лишь технологическим новшеством: на голову надевался легкий полиэтиленовый пакет. Но было это придумано не тогда, и не ими.

Только отцу Серафиму все равно нечего было рассказать следователю, даже под пыткой. Он молился вслух, пока хватало воздуха под грязной резиновой камерой, потом молился про себя. Он просил Господа Бога только об одном: чтобы Он сам встретил его. Господь не услыхал Серафима: священник терял сознание, нестерпимая боль в груди уходила, и голова его бессильно падала на грудь. Но через час он вновь оживал.

Следователю это скоро надоело, и времени у него тоже не оставалось. Он сам накатал священнику «чистосердечное признание», – про связи с агентами Ватикана, про идеологическое вредительство и про политическую диверсию. Когда отец Серафим в очередной раз пришел в себя, и с него сняли резиновую камеру, он, не глядя, подписал эту бумагу.

Следователь с облегчением сдал дело в суд. «Тройка» рассмотрела его уже через два дня, дала Серафиму обычную «десятку» без права переписки и оправила на великую стройку канала Москва-Волга.

Иеромонах Серафим, он же заключенный Троицкий, до торжественного открытия канала Москва-Волга не дожил нескольких дней. Погиб он именно из-за этой торжественности: на открытие канала ожидались высшие государственные чины. Лагерное начальство боялось малейшего «шороха» со стороны своих «воспитуемых» – эти «вохры» и сами ходили по лезвию. Начали они припоминать всех, кто завоевал уважение и влияние среди заключенных на этом участке канала. Серафим оказался в этом списке первым. Он же был еще и монах.

На следующее утро отца Серафима расстреляли «для порядка», аккуратно записав в амбарной книге, – «за тлетворное влияние». Похоронили его в общей могиле, у канала, близ села Запрудье.

8. «Дело» отца Серафима

Обоих, отца Серафима и его следователя, расстреляли в тридцатых годах, но «дело», над которым они тяжко трудились, осталось лежать на тесных полках архива наркомата на Лубянской площади. С годами НКВД переименовали в МГБ, затем в КГБ. Сняли и затем расстреляли, – последовательно, Сталиным, потом Хрущевым, – всех их трех шефов с подручными. Но «дело» священника Троицкого так и стояло на своей полке. Проходили десятилетия, грохотали войны, «делалась» история страны, менялся даже ее народ, но «дело» неподвижно стояло на полке, как будто дожидаясь кого-то.