Крепостной остывающих мест

…что же встретится мне в переулках сухих, допотопных?

То ли скрученный лист, недоправленный мой черновик,

то ли друг-истопник, сочиняющий свой пятистопник,

нечто вроде «я памятник так себе и не воздвиг»?

Что услышится мне? Вероятно, эолова арфа

(как напыщенно! Попросту – мартовский ветер в щелях

деревянных заборов насвистывает от азарта

и свободы). И Молоха перебивает Аллах —

в четверть голоса. Давнее время. Ещё им

не скликать свои рати, твердя: «стала жизнь веселей»

и суля беспроцентный заём безымянным героям

электронных торгов, гор чеченских, ливанских полей…

Хорошо. Обветшалым мехам не поможет заплатка,

да и рожь на булыжнике не прорастает. Итак:

декаденты мои, как вам было печально и сладко

до войны! Как сквозь благоуханный табак

рассуждалось о вечном, о царстве Любви и Софии!

Не смешно. Я ведь тоже успел позабыть, идиот,

что чернеют весною снега, что на каждой стихии

человек – сами знаете кто и куда, ослеплённый, бредёт.

«Устал, и сердце меньше мечется. Ещё и крокус не пророс…»

Устал, и сердце меньше мечется.

                     Ещё и крокус не пророс,

ещё морковным соком лечится

                          весенний авитаминоз,

но стоит в предрассветной панике

                      вообразить грядущий год,

где дудка квантовой механики

                  над белокаменной плывёт —

легко работать на свободе ей,

                                  охватывая наугад

опустошающей мелодией

                        кинотеатр и детский сад,

игорный дом и дом терпимости,

                      музей, таверну и собор —

знать, наступило время вымести

             отживший мир, постылый сор —

и жалко, жалко той скамеечки

                 с подстеленной газетой «Труд»,

где мы, целуясь неумеючи,

                        печалились, что не берут

ни в космонавты, ни в поэты нас,

                           и, обнимаясь без затей,

играли в мартовскую преданность

                     нехитрой юности своей —

пальто на вате, щука в заводи,

       льняная ткань, простейший крой —

лишь позабытый звездоплаватель

                 кружит над тёмною землёй..

«Один гражданин прям, а другой горбат…»

Один гражданин прям, а другой горбат,

один почти Магомет, а другой юрод,

но по тому и другому равно скорбят,

когда он камнем уходит во глубь океанских вод,

и снова, бросая нехитрые взгляды вниз,

где ладит охотник перья к концу стрелы,

трёхклинным отрядом утки летят в Белиз —

их хрупкие кости легки, а глаза круглы.

Один не спешит, а другому и звезды – блиц —

турнир в сорок девять досок, сигарный чад,

но зависти нет к двуногим у серых птиц,

которые в небе, чтоб силы сберечь, молчат.

Когда бы отпала нужда выходить на связь,

как вольно бы жил разведчик в чужой стране!

И я помолчу, проигрывая, смеясь

над той бесконечной, что больше не снится мне.

«Заснул барсук, вздыхает кочет…»