— Дай-то бог, Ожегов. Дай-то бог.
— А ты, гляжу, Заварухин, и не обрадовался вовсе. Из маловеров небось? Такие у нас тоже есть. Таких немец так напугал, что вздохнуть не смеют. Правду говорят, что пуганая ворона куста боится.
— Пойдем-ка на воздух, Ожегов, душновато у тебя.
— Ты что, Ожегов, увел товарища полковника, а его сам командующий…
— Заварухин, товарищ командующий.
— Знаю, Заварухин. Наслышан. Поговорить бы надо с тобой по-землячески, но — бог свидетель — не рука. Москва на прямом проводе. И прошу меня не ждать. В дивизии, в дивизии жди. Да, да. Вот так.
— Поедешь в свою Камскую. Думаю, там, там твое место. Что? Принимай и готовь людей — события надвигаются большие и грозные. Ожегов!
— Ожегов! Ожегов! — повторило несколько голосов приказ генерала. Подскочил Ожегов, никого не задев и никого не побеспокоив в узком коридоре, подстроился к командующему, держа высоко поднятую руку у козырька.
— Звонил?
— Только-только. Нету еще. Не прилетел.
— А Березову не сказал, чтобы нового комдива взяли с собой?
— Не сказал. Но скажу.
— Насчет Самохина что я доложу Москве?
— Не прилетел, товарищ командующий. Ждем.
— С тем и пойду. — Генерал зашагал по коридору, скрипя растоптанным, ослабевшим паркетом и на ходу перебирая бумаги в красной папке с пухлыми, подстеженными корками. В конце коридора навстречу ему распахнулась дверь, и стал слышен перестук телеграфных аппаратов. Как только дверь за генералом закрылась, в коридоре упала тишина, и даже под сапогами штабных помалкивал старый паркет.