Крещение Киевской Руси

Именно потому, что христианская община (или общины) была достаточно давней в Киеве, киевлян не могли особенно удивлять новые обряды, в частности, обряд крещения. Переход же в христианство князя решающим образом усиливал приверженцев новой веры, особенно в условиях постоянных столкновений сторонников старой. За два года ситуация в Киеве могла определиться настолько, что князю и нечего было опасаться сколько-нибудь серьезной оппозиции. Успешный поход на Корсунь, выгодный договор с Византией неизбежно поднимали авторитет князя, обратившегося в новую веру. Главное же, может быть, заключалось как раз в том, что, как сообщал Титмар Мерзебургский, ничего в повседневной жизни для Владимира не изменилось. Видимо, мало что изменилось и для рядовых киевлян.

По летописи, Владимир «повеле кумиры испроврещи, овы исещи, а другие огневи предати». Особому поруганию подвергли недавно превозносимого Перуна: его «повеле привязати коневи к хвосту и влещи с горы по Боричеву на Ручай, 12 мужа пристави бити жезльемь». Летописец по этому поводу морализирует: «Велий еси, Господи, чюдна дела твоя! Вчера чтим от человек, а днесь поругаем». Пока деревянное воплощение Перуна везли по Ручаю к Днепру, «плакахуся его невернии людье, еще бо не бяху прияли святаго крещения». Перуна сбросили в Днепр, и по приказу Владимира отроки должны были отталкивать его от берега, выведя за пороги, то есть за пределы Руси. Там он и был выброшен на отмель, получившую прозвание Перуня Рень («рень» — отмель, низина).

Массовое крещение, по летописи, произошло на другой день. По приказу Владимира все население приглашали к реке. Князь предупреждал, что каждый уклонившийся «противен мне да будеть». Вряд ли можно согласиться с летописцем, что «се слышавше людье с радостью идяху, радующеся и глаголюще: аще бы се не добро было, не бы сего князь и боляре прияли». Но и старая вера не слишком удерживала киевлян, а надругательство над Перуном, возможно, многим из них было желанным.

В летописном повествовании о сокрушении идолов привлекает внимание число «12», на сей раз 12 мужей, которым поручалось надругаться над Перуном. Число это, как говорилось, было мистическим на Востоке и культивировалось ирландской церковью, сказываясь, в частности, на монастырском уставе. Кельтическое начало, видимо, сказывается в самом счете дюжинами, распространенном на севере Европы, в то время как у славян, римлян и германцев счет был десятеричным. Из этого наблюдения не следует, что Владимир был окрещен ирландцами. Но почти наверное, что летописец, рассказывавший о крещении в 80-е годы XI столетия, находился под воздействием этой церкви. Ведь он и начало Печерского монастыря связал с той же мистической цифрой, хотя, по Несторову житию Феодосия, монастырь был открыт, когда собралось 15 человек.

Для характеристики первоначального христианства, возможно, имеет значение отмеченный летописцем факт: церкви воздвигались на месте языческих святилищ. В этом случае не приходится предполагать домысел летописца, поскольку церкви могли еще и стоять в его время, а топографические ориентиры — это как раз то, что обращено к современникам, способным проверить летописца. Практика строительства христианских храмов на месте языческих, очевидно, не могла считаться ортодоксальной. Ведь таким образом христианство не столько отрицало, сколько продолжало и преобразовывало предшествующие верования. Может быть, поэтому при Ярославе даже одноименные храмы возводились на иных местах. И киевская, и новгородская Софии возникли вместо ранее существовавших деревянных соборов. Однако вместо, но не на месте. Каменные соборы воздвигались в совершенно иных местах.

На холме, где прежде стояли идолы Перуна и других богов, Владимир воздвиг церковь Св. Василия. Пожалуй, самым серьезным аргументом в пользу византийского участия в крещении Владимира является его христианское имя: Василий. Подобно тому, как в свое время Ольга была названа Еленой в честь супруги императора, так Владимир теперь называется императорским именем. Но в этом выборе может быть и иной смысл. Имя Василий однозначно с византийским титулом императора — «базилевс». Имя же Владимира, по крайней мере, в осмыслении современников (в частности, об этом писал Титмар Мерзебургский), это тоже император: «владеющий миром». Подчеркивалась, таким образом, равнозначность, что могло быть сделано и по дружбе, и по вражде, в качестве вызова.