Крест Христов

Обратим лучше заботливость нашу на самих себя. Для всех ли нас во всем пространстве совершилось великое дело Иисусово? Увы! И солнце не освещает сразу всей земли; угрюмая ночь не стыдится ступать по его следам и расстилать свой мрак в местах, им посещенных. Самая глубокая тишина не есть прекращение бури, но только её действие в других сторонах воздуха… Пусть бы одна только буря закрыла тучами Солнце правды; пусть бы единожды пострадал и распялся Сын Божий; но тягчайшие страдания Его еще не кончились. Его апостол и между чадами нового Израиля видит извергов, снова распинающих Его (Евр. 6, 6). Еще оставленную добродетель окружают противные полчища. Еще в жилище благочестия чистая теплота ревности оскудевает; а суеверие и гонение разводят свой огонь (Лк. 22, 55), паклей и отрубями питаемый. Еще робкое и вероломное сердце, страшась трудных путей Иисуса, едва осмеливается следовать за ним издалека и, при малейшей опасности от Его врагов, или даже по одному стыду от Его поносителей, отрицается Его с клятвой:

не знаю Сего Человека (Мф. 26, 72). Тщетно Христовы петухи на этих священных местах возглашают жалостную песнь: она не извлекает более слез раскаяния; она проста и единообразна, как истина, и не трогает искусственной чувствительности. Еще Святой предается нечестивому суду – суду неочищенного верою разума. Новый Пилат, вместо беспристрастного расследования, старается показать мнимую власть свою, представляя Его в чужой одежде и странном виде. Мятеж неистовых страстей умножается; слабый этот судия слышит вопль: распни его (Ин. 19, 15) и, в угождение зверству этой толпы и князю века сего, отказывается далее защищать справедливость. Еще венчает Христа тернием – изнеженность; напояет желчью и уксусом – невоздержание; жестокосердие к меньшим Его братьям обнажает Его, и заставляет алкать и жаждать; злоба источает кровь Его; корыстолюбие и грабительство разделяют ризы Его; самолюбивое суемудрие и упорное невежество уже с большим, нежели в первом мучении, бешенством раздирают Его бесшовный хитон, терзают самое тело Его на части; вольнодумство и неверие пронзают Его сердце. И здесь всё совершается, но совершается к совершенному осуждению богоубийственного нечестия, а во благо, во спасение ничего не совершается. Се, лежит Сей

и по смерти Своей, так как прежде в пеленах, не только на восстание, но и на падение многих (Лк. 2, 34), – многих, которые, гонясь за высокоумными мечтаниями своими, претыкаются о гроб Его и безвозвратно в преисподнюю низвергаются.

Вы безопасны от сего преткновения, слушатели, когда столь внимательно и внешним и внутренним оком рассматриваете гроб сей; когда ваше сердце не распинает Иисуса, но сраспинается ему. Такие расположения составляют славу настоящего дня и ваше будущее блаженство. Нести крест самоотвержения и терпения, восходить на самую высоту любви к Божеству и человечеству, распинать плоть со страстьми и похотьми, умирать миру, чтобы жить Богу – это стяжать всё, что совершил Богочеловек; это дает право каждому подражателю Его при конце своего течения и чувствовать и говорить: совершилось!

Совершитель нашего спасения! Соверши стопы наши во стезях Твоих. Жизнь умершая! оживи нас Тобою во веки. Аминь.

Слово в великую пятницу (1812)

Дщери Иерусалимские! не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших.

Лк. 23, 28.

Ах, утеха Израилева! так ли ты утешаешь Израиля?

Муж болезней из Врача душ и телес, Агнец среди волков из Пастыря заблудших овец, Судия, осужденный преступниками, Царь славы, поруганный рабами, слово умолкающее, свет угасающий, который воскрешение и живот, но умирающий и погребаемый – о Тебе ли не плакать? О чем же сетует небо, содрогается земля и камни воздыхают? Не ужели сей есть день Твой, который Авраам, отец наш, рад бы был увидеть, и увидел и возрадовался (Ин. 8, 56)?

И теперь ли нам плакать о себе самих? Если бы весь Израиль, если бы весь род человеческий, если бы весь мир погибал теперь, – этого мог бы не приметить взирающий на Богочеловека страждущего. Стоит ли неизмеримость творения единой капли крови Твоей, стоят ли все времена и лета единой минуты скорби Твоей, Иисусе!