Крестьянин и тинейджер (сборник)

Приблизились; женщина первой обогнала его по краю тропы, взглянула быстро, тут же спрятала глаза под взглядом хнычущего ребенка; затем его обогнали мужчины; едва ли не вприпрыжку пустились женщине вдогон… Их спины, все в разводах пота, удалялись; один из них, прежде чем свернуть налево, на широкую дорожку, внезапно приостановился. Он обернулся и издалека вновь поглядел Стремухину в глаза.

— Оставь, Сан Саныч, этот ничего не знает и никого не видел, — сказала женщина. — Воскресный папа.

— Сегодня суббота, — напомнил ей Геннадий.

— Неважно, — перебил его Сан Саныч. — Воскресный папа — он всегда воскресный папа. Я сам воскресный папа. Вот, из-за вас не вижусь с сыном. Его Ильей зовут.

— Ты человек трудной судьбы, — насмешливо сказал Иван Кузьмич.

— Не очень трудной, — скромно возразил Сан Саныч. — Мы просто развелись.

— Ходу, мальчишки, — поторопила Александра.

— Куда теперь спешить? — сказал Геннадий. — Наоборот, помедленнее надо и повнимательнее, как по грибы.

— Мясо стухнет! — как могла бодро сказала Александра. И все же шаг убавила: так много тел и лиц вдруг вспыхнуло вокруг и впереди. Поверх голов запрыгал гром магнитофона. Лица, плывущие навстречу, раскрыли рты и подхватили песню про девчонку, шконку и иконку.

Одно лицо не пело. Приличный с виду человек, лет сорока или немногим больше, в отличие от большинства не голый. И не спешит, еле бредет, печален — тут Александра тронула Ивана Кузьмича за локоток и, подтолкнув, нацеленно направила его вперед.

— Да вижу, вижу я… — нетерпеливо процедил Иван Кузьмич и припустил.

Александра остановилась. Сан Саныч и Геннадий, будто по команде, тоже встали. Минуты две они глядели на мягкую, с округлыми плечами спину Ивана Кузьмича. Увидели: встречный развел руками — и у Ивана Кузьмича опали плечи. Встречный продолжил свой неспешный путь. Проходя мимо Александры, он быстро и лениво оглядел ее из-под темных очков и обдал запахом плохого, уже закисшего в желудке коньяка.

— Что встали? Пошли, — хрипло сказала Александра «одноклассникам».

Она уже старалась и не думать, куда, зачем она спешит, куда торопит мнимых одноклассников. Едва ль не час прошел с тех пор, как они прибыли на пристань и не нашли там человека, которого прозвали меж собой материал по теме. Они сумели обежать за этот час всю зону отдыха по кругу, сворачивая то и дело с людных берегов в глубь тихой и густой сосновой рощи, вновь возвращаясь к толпам отдыхающих и снова углубляясь в чащу, где, за руки держась или держа в руках корзины для грибов, бродили люди нелюдимые, не любящие толп; и ни одно лицо за этот час не подалось навстречу в ожидании встречи. Никто не встретился сам по себе: на пляже, у мангалов, в павильонах и кафе, даже в укромной тени сосен — кругом лишь семьи, пары и компании, и даже грибники по одному здесь не ходили. Тот тип в очках, пропахший кислым коньяком, пожалуй, был единственным во всей огромной Бухте одиночкой. И всю дорогу, беспрестанно слыша за спиной надсадное дыхание Геннадия, Ивана Кузьмича и даже жалкого Сан Саныча, женщина, прозванная ими Александрой, со страхом слушала в себе, как сквозь нее репьями прорастает страх.

То ей казалось: эти трое, чьих подлинных имен она не знает, нарочно завлекли ее подальше от Москвы и неспроста так тяжко дышат за спиной: в предчувствии удара в спину она сбивалась с быстрого шага на бег. То страшно делалось при мысли о минуте, когда материал по теме все ж найдется и надо будет посмотреть ему в глаза и говорить слова, не пряча глаз. Страшно представить было, как в сумерках его возьмется устрашать вот этот жутко дышащий Геннадий. И перехватывало горло на бегу внезапным страшным убеждением, что все должно окончиться ужасно — разоблачением, милицией, тоской и вонью следственного изолятора, и долгим, долгим прозябанием в каких-нибудь далеких, огороженных колючкой и сугробами бараках… Страшней всего было представить страх человека, которого они решили здесь всего лишить.

Она гнала себя вперед, вытряхивая страх, потом и в самом деле захотела поскорее встретить человека с шашлыком, уже надеясь, что шашлык и выпивка, купанье с визгами и плесками в теплой воде, воспоминания, пусть лживые, — но не во всем же, не во всем! — о школе, сама обыденность хороших посиделок на природе сделают задуманное немыслимым, и тема рассосется в выпитом, забудется и заболтается в веселых добрых тостах, развеется в дыму мангала. Если глаза Ивана Кузьмича все же нальются тяжестью намерения, начнут подмигивать Геннадию — нетрудно будет бедолагу заманить купаться, отплыть и тихо, внятно объяснить ему в воде: «Беги!». О тунизейцах на бегу и на жаре не думалось. Тунис был далеко, а страшный вечер близко…

Вновь пристань; никого на ней опять, кроме кудлатой черной дворняги в колтунах. Дворняга на них не посмотрела. Она глядела вдаль, на воду, будто кого-то ждала. Вечер близился, неяркое солнце окрасило большую воду охрой, а заводь — темным красноватым цветом.