Крестьянство ожидало от новой власти обещанного решения, в духе Декрета о земле, земельного вопроса. Оно предполагало, что лозунг «земля – крестьянам» должен быть разрешен на следующих основаниях: вся земля должна поступить в непосредственное распоряжение производителя – трудового крестьянства. Исходя из принципа, что «земля ничья» и пользоваться ею могут только те, кто на ней трудится, земля должна перейти в пользование трудового крестьянства по уравнительно—трудовой норме, то есть обеспечивать возможность получения потребительной нормы на основе собственного труда. Крестьянин, захватив землю, приходил к мнению, что государство вообще не нужно крестьянству. Подобные настроения по поводу отношения к государству в крестьянской среде подогревались психологическим ощущением собственной силы: солдат—крестьянин возвращался в деревню с войны, как правило, с оружием и уверенностью недавнего фронтовика.
Крестьянство рассуждало следующим образом: Советская власть дала крестьянам землю – это сделали большевики. А власть, которая ввела продразверстку, не отдала всю помещичью землю крестьянам, а организовала на ней совхозы, коммуны, – это власть «коммуны», власть не большевиков, а коммунистов. Подобное крестьянское настроение выражалось в политической формуле: «за большевиков, но против коммунистов». Крестьяне нередко объявляли себя одновременно большевиками, но врагами коммунистов: крестьянин был сторонник антипомещичьей «экспроприации экспроприаторов» (что усиливало популярность большевистских обещаний социализации земли), но протестовал против методов военно—коммунистической политики – продовольственной диктатуры, продразверстки, ЧК, организации социалистического землеустройства в виде совхозов и коммун, что врезалась в сознание крестьянина как творение «коммуниста», а не большевика – создалось представление, что большевики – это одно, а коммунисты – другое. Коммунисты воспринимались врагами труда.
Крестьянской стихии в духе «грабь награбленное» был противопоставлен принцип изъятия Советским государством части земель и всего помещичьего инвентаря, который крестьянство считало своим, на организацию общественного хозяйства. Пролетарская революция в деревне породила новую уравнительную волну, связанную с переделом земель зажиточных мужиков. Нельзя не учитывать также психологический фактор, связанный с желанием многих представителей бедноты подняться из нужды и стать самостоятельными хозяевами за счет уравнительного передела. Деревенские батраки, подобно бедноте, тоже стремились стать самостоятельными хозяевами. Желание батрака получить собственные десятины земли перевешивало перспективу работать в советском хозяйстве. К середине 1919 г. население украинской деревни во всех своих слоях было недовольно политикой Советского государства.
Нестор Махно был выразителем крестьянских настроений[725]
. В деревне крестьянин требовал социализации хозяйства, не желая отдавать излишки в город. Он не мог примириться с установленными государством низкой ценой на хлеб, низкими нормами зерна, оставляемого для хозяйства, в особенности для содержания рабочего скота. По оценкам советских руководителей, в махновском движении трудно было отличить, где начинается бедняк, где кончается кулак – это являлось свидетельством массового крестьянского движения[726]. Махновская армия в значительной степени состояла из бедняцкой молодежи, верившей своим крестьянским умом в идеал уравнительного социализма, готовой умереть за «освобождение трудового народа». Кулачество к махновцам, по свидетельствам советских агентурных данных, относилось весьма недоброжелательно или враждебно[727]. В донесениях особого отдела ВЧК обращалось особое внимание на обстоятельство, что основная часть махновской армии – беднейшая крестьянская молодежь, которой Советская власть не сумела дать ничего, кроме формального права на землю[728]. Советское руководство осознавало, что уход крестьянской бедноты к махновцам явился следствием просчетов властных органов, которые не обеспечили защиты интересов бедноты[729].