Крестьянский брест, или предыстория большевистского НЭПа

Однако план Рунова встретил не только издевки со стороны «продовольственных диктаторов», но и не получил поддержки среди большинства «продовольственной оппозиции». Последним удалось лишь отчасти ослабить прессинговый характер проекта декрета о проддиктатуре. После того, как в ходе обсуждения стало очевидным, что он все же будет принят, большой знаток системы германского госкапитализма Ларин предложил ввести в декрет положение об оставлении крестьянам нормы для личного потребления и хозяйства, что оказалось единственным элементом, положенным на крестьянскую чашу весов в проекте необычайно экстремистского декрета.

9 мая он был принят Совнаркомом и направлен на утверждение во ВЦИК. После непродолжительных прений в специальной комиссии ВЦИК 13 мая декрет ВЦИК и СНК под названием «О чрезвычайных полномочиях народного комиссара по продовольствию» был окончательно утвержден. По сути он дублировал уже известное по семнадцатому году постановление Временного правительства о государственной хлебной монополии, объявляя, что ни один пуд хлеба не должен оставаться на руках держателей, за исключением количества, необходимого для обсеменения их полей и на продовольствие их семей до нового урожая. Но советский декрет был более суров, предусматривая поощрение доносительства и самые жесткие репрессивные меры во исполнение монополии вплоть до применения вооруженной силы в случае сопротивления.

Декрет 13 мая и последовавшие в его развитие постановления об организации вооруженных рабочих продотрядов, а также декрет от 11 июня об организации комитетов деревенской бедноты внесли качественно новый элемент в отношения государства и деревни. Цюрупа 9 мая в докладе ВЦИК откровенно заявлял, что «у нас нет другого выхода, как объявить войну деревенской буржуазии, которая имеет значительные запасы даже недалеко под Москвой и не дает их ни голодающей Москве, ни Петрограду, ни другим центральным губерниям»[104]

. Чтобы окончательно развеять сомнения аудитории в смысле сказанного, в заключительной речи он еще раз подчеркнул: «Я желаю с совершенной откровенностью заявить, что речь идет о войне, только с оружием в руках можно получить хлеб».

ЦК большевиков сделал окончательный выбор. «Только в том случае, если мы сможем расколоть деревню на два непримиримых враждебных лагеря, если мы сможем разжечь там ту же гражданскую войну, которая шла не так давно в городах… только в том случае мы сможем сказать, что мы и по отношению к деревне сделаем то, что смогли сделать для городов», — гремел Свердлов по прозвищу «иерихонская труба» 20 мая во ВЦИК, выступая докладчиком об организации комбедов[105].

4 июня в той же аудитории Троцкий со свойственной ему прямотой провозгласил: «Наша партия за гражданскую войну. Гражданская война уперлась в хлеб… Да здравствует гражданская война»[106].

План вооруженного подхода и разжигания гражданской войны в деревне вызвал ожесточенное сопротивление со стороны эсеро-меньшевистской оппозиции в Советах. Они предупреждали, что попытка решить продовольственный вопрос путем гражданской войны окончится таким же крахом, каким окончилась уже испробованная война в городе для промышленности. Нужна не война, а организация, говорили они и предлагали опереться на представительные крестьянские Советы, на восстановление демократического строя и в конце концов завершали все своим Карфагеном — требовали созыва Учредительного собрания. Во всей небольшевистской прессе, начиная от прокадетской «Свободы России» и заканчивая левоэсеровской «Знамя труда», вспоминали недавнее и оказавшееся малоэффективным продовольственное диктаторство Троцкого. Однако, обрушив на читателя поток доводов о экономической нецелесообразности и политической опасности новой затеи большевиков, оппозиционная печать тоскливо поникла головой, признавая, что хлебная монополия и продовольственная диктатура для большевиков уже не средство, а самоцель. «Ведь хлебная монополия — одно из звеньев „социализации торговли и промышленности“, отказ от нее знаменовал бы банкротство немедленного социализма». «Бесспорно, это главный мотив для поддержки монополии в центре», — заключала «Свобода России».

Оппозиции в каком-то смысле всегда легче, ей принадлежит будущее, диалектический закон отрицания отрицания неотвратимо готовит идейный триумф самому жалкому противнику самого всемогущего повелителя. Буржуазные критики верно уловили существование непродовольственных оснований продовольственной политики большевиков, но ожесточение в душе не позволяло им увидеть второе, более крепкое дно в большевистском социализме, приоткрывшееся с тех пор, когда партия Ленина захватила государственную власть.