Крестный отец Катманду

Меня, конечно, больше всего интересовали, притягивали и ставили в тупик книги. Если бы не они, убийство можно было отнести к эксцентричному восточному плагиату — буквальном понимании людьми из «третьего мира» западной криминальной традиции. Книги исключали такое предположение. Благодаря им характер преступления становился непонятным, как только я пытался воссоздать портрет убийцы. С одной стороны, мы имели дело с самым жестоким способом расправы над человеком, который только можно представить; с другой — отсутствовали какие-либо признаки неконтролируемой ярости: расчленение человека производилось с хирургической точностью. Один аккуратный разрез от солнечного сплетения до паха, и жертву лишили внутренностей — кишки вывалились, потому что американец был тучным. Подобным же образом обошлись и с черепом, где операция была проведена тщательно, а значит, налицо профессионализм, минимум умение.

Патологоанатом объяснила, что пилить кость без должных навыков очень трудно. Все говорило за то, что преступление не стихийная резня и кромсание плоти — это бы свидетельствовало о сдвиге психики у преступника. Можно было отмахнуться и заявить, что мы слишком мало знаем об убийце. Но кое-что мы все-таки знали: книги, которыми он или она руководствовались, когда задумывали злодейство. Неизвестный явно что-то пытался до нас донести. И еще: не следовало забывать о небольшой детали — каннибализме.

Теперь, после того как с книг сняли отпечатки пальцев, я мог взять их в руки одну за другой: «Молчание ягнят», «Ганнибал», сборник рассказов Эдгара По, включающий «Колодец и маятник», и — надо же, какое совпадение — «Крестный отец» Марио Пьюзо.

Тайна была настолько непроницаемой, что я покачал головой. Мне захотелось посмотреть в окно.

— Даже окон нет, — пожаловался я Сукуму.

— Ты видел расценки на номера? — ответил тот. — С окнами стоят вдвое дороже.

— Но мы имеем дело с успешным голливудским режиссером, а это самая избалованная разновидность из всех обитающих на земле людей. Разве такие принимают решения, основываясь на разнице в цене в пять сотен бат?

Сукум почесал затылок и пожал плечами: фаранг не то явление природы, о котором он мог судить.

— Может, он не хотел, чтобы были окна.

— А ванную пожелал. Номера без ванной еще дешевле.

Мы с Сукумом осмотрели крохотную ванную: смывной туалет примостился рядом с душевой кабинкой с рваной шторой. Здесь тоже не оказалось улик. Еще один парадокс: если убийство отличается крайней жестокостью, сознание преступника, как правило, не настолько организованно, чтобы так старательно заметать следы. Кроме крови на полу, не обнаружено никаких косвенных улик, что тормозило расследование. Казалось, преступление отмечено печатью профессионализма. Но профессионалам чужд столь вычурный стиль. И мозги своих жертв профессионалы не едят: это погубило бы их репутацию и они больше никогда не получили бы заказов.

Ну и задачка! Никогда не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. Насилие — это, знаете ли, форма вожделения, своеобразное проявление консьюмеризма, так сказать, ранний капитализм. Так же как невозможно приобрести дом своей мечты, прежде его не вообразив, так и с объектами любви убийц. Преступников влекут образы такие же манящие, как тебя, фаранг, картина храпящей перед камином собаки и очаровательных детишек, мирно играющих на лужайке. Однако у убийц нет твоей свободы выбора, и им, в конце концов, приходится иметь дело с отвратительным куском мяса, тогда как тебе — только с субстандартной ипотекой. Ярость обращается во прах — возникает паника.

Но ничего похожего я здесь не находил. Чтобы вскрыть череп, потребовалось десять минут сосредоточенного труда. И при этом надо было следить, как бы не задеть живописную, красную паутинообразную оболочку мозга — внутреннюю мембрану, защищающую серое вещество. Зачем так осторожно обращаться с этой сеточкой, если хозяина оболочки собираешься укокошить, а его мозги употребить на ужин?

Покончив с делом, преступники забрали пилу и нож — ни то ни другое найти не удалось — и хладнокровно покинули дом. Теперь я не очень расстраивался, что расследование поручено Сукуму, а не мне. Тупик. Мы посмотрели друг на друга и пожали плечами.

Внизу выяснилось, что Лек не очень поладил с транссексуалом за конторкой. Когда мы с Сукумом вышли из лифта, нас оглушили их крики. Обычно тайцы не показывают эмоции на людях, но эти двое были особой ориентации, оба родились на северо-востоке и орали друг на друга на диалекте лао, который ни я, ни Сукум не понимали. Наконец Лек, хотя и ненавидящий насилие, но мастер поругаться не хуже базарной торговки, сказал другому транссексуалу нечто такое, отчего тот выскочил из-за конторки. Он был крупным и толстым, и мы с Сукумом поспешно встали между ним и нашим товарищем.

Когда я вывел Лека на улицу, он все еще бранился, то и дело обеими руками откидывая назад свои длинные черные волосы. Но быстро пришел в себя.