Крестоносцы социализма

31 марта 1878 г., в тот день, когда суд присяжных неожиданно для правительства оправдал Веру Засулич, Александр II повелел созвать чрезвычайное Совещательное присутствие или, как оно стало именоваться позднее, «Особое совещание для изыскания мер к лучшей охране спокойствия и безопасности в империи». Этот орган был создан, как гласил журнал его заседаний, «ввиду постоянно усиливающегося социально-революционного движения, некоторые участники коего в последнее время обнаружили даже попытки к осуществлению крайних положений своей программы»[917]. Состоял он из министров, так или иначе ответственных за карательную политику (внутренних дел, юстиции, просвещения и военного), а также шефа жандармов и главноуправляющего II отделением[918] под председательством министра государственных имуществ П.А. Валуева и созывался лишь в экстренных случаях – как правило, после наиболее «устрашающих» актов «красного» террора. Второй раз это было 28 июля 1878 г., в ответ на действия ИК В.А. Осинского; третий – 15 марта 1879 г., сразу после покушения на шефа жандармов А.Р. Дрентельна; четвертый – 27 апреля т.г., вскоре после покушения А.К. Соловьева на царя.

Деятельность Особых совещаний подробно исследована П.А. Зайончковским[919]. Здесь важно подчеркнуть, что все они созывались для того, чтобы найти способ пресечения «красного» террора народников, именно в народническом движении усматривали главную опасность и все, как одно, заключали, что пресечь это движение обычными мерами невозможно, – нужны особые, экстраординарные меры. Исключительность самого института Особых совещаний (купно с его бесплодностью) побудила П.А. Валуева иронически величать его (в дневнике) «Comité du quasi-salut public»

[920].

•

«Красный» террор народников воспринимался тогда в России как чуть ли не самая острая национальная проблема. «Дай Бог, чтобы я ошибался, – писал о нем 6 апреля 1878 г. Лев Толстой, – но мне кажется, что все вопросы восточные и все славяне и Константинополи – пустяки в сравнении с этим»[921]. Первоочередность проблемы «красного» террора отмечали и либеральные журналисты, уверявшие, что «пока не вырезана эта болячка, Россия не может двинуться вперед»[922]

, и наиболее здравомыслящие царские министры П.А. Валуев и Д.А. Милютин, которые уже к середине 1879 г. независимо друг от друга сочли, что под натиском революционного лагеря в правительстве «по частям все крушится и рушится»[923], и вообще «все государственное устройство требует коренной реформы снизу доверху»[924].

В таких условиях силы крайней реакции, которые и не помышляли о каких бы то ни было уступках крамоле, естественно, ждали, а то и требовали от правительства именно экстраординарных мер против «красного» террора. «Правительство должно проснуться и встать, или оно погибнет», – внушал наследнику-цесаревичу 8 апреля 1878 г. его ментор К.П. Победоносцев[925]. «Еще ли государственный меч будет коснеть в своих ножнах?» – вопрошал со страниц «Московских ведомостей» и требовал (2 и 5 апреля 1879 г.) ни много, ни мало военной диктатуры («сосредоточения власти в одной сильной руке при полном согласии правительственных ведомств») М.Н. Катков

[926].

Однако высшие власти, хотя и планировали много исключительных мер, не сразу и не все эти меры решались осуществить. Опыт 1878 – 1879 гг. показывал, что «красный» террор не только не пасует перед «белым» террором, но, напротив, усиливается в ответ на репрессии. Такой оборот дела вызывал в правящих сферах растерянность. Они не были вполне уверены в надежности исключительно палаческого способа правления и при случае воздерживались от крайних мер. Так, на Особом совещании 17 апреля 1878 г. (где, кстати, царь мрачно заметил: «Вот как приходится мне проводить день моего рождения») была отклонена идея А.Е. Тимашева объявить Петербург на военном положении[927], 15 марта 1879 г. – предложенная П.А. Шуваловым «высылка разом из столицы всех подозрительных людей»[928], а 2 апреля т.г. – проект П.А. Валуева устроить в ночь перед объявлением чрезвычайных мер одновременные аресты по всей стране, «чтобы по возможности разбить существующую организацию»[929]

.

При дворе и в правительстве заговорили о новых реформах. «Даже в высших сферах, – констатировал Д.А. Милютин, – толкуют о необходимости радикальных реформ, произносится даже слово „конституция“»[930]. Сам царь в июне 1879 г. не раз заговаривал с Валуевым о «конституционных толках», а затем передал «для прочтения и доклада» анонимное письмо, «в котором проводится мысль о необходимости и неизбежности конституции»[931]. Сочетать репрессии с послаблениями предлагали в своих проектах борьбы против крамолы министр путей сообщения К.Н. Посьет (1 июля 1878 г.)[932] и даже начальник сыскной полиции Г.Г. Кириллов (12 февраля т.г.)[933], а генерал Е.В. Богданович прямо утверждал, что «теория устрашения бессильна. Соловьев знал участь Каракозова и многих ему подобных, но страх казни не остановил святотатственную руку»[934].