«Крестоносцы» войны

— Раз не разбомбили, значит, не могли. У нас будет непосредственная артиллерийская поддержка — за полчаса До нашей атаки немцам всыпят как следует, чтобы они носа не могли высунуть из своих дотов. Ну а действовать мы будем так: второй взвод должен захватить дот «Б» на левом фланге, третий — дот «В» на правом. Центральный, самый сильный дот, который я обозначаю буквой «А», поручается первому взводу. Я считаю, что сил у нас более чем достаточно, нужно только правильно согласовать атаку. Лейтенант Фулбрайт, вы хотите что-то сказать?

Фулбрайт проворчал, собрав в складки свой выпуклый низкий лоб:

— Скучновато оно получается — всегда третьей роте достается самое паршивое задание, а моему 322-му взводу — тем более… — Фулбрайт любил поворчать, тем утверждая за собой право выразить протест. Но он прекрасно знал, что Трой потому остановил свой выбор на нем и на первом взводе, что считал его самым выдержанным командиром, а его солдат — лучшими в роте.

— Вы недовольны? — невозмутимо спросил Трой. — Хотите, чтобы я внес в приказ какие-нибудь изменения?

Фулбрайт ухмыльнулся капитану. Трой ему нравился — легкий человек.

— Не трудитесь, — сказал он. — Как-нибудь справлюсь. Нам понадобится саперное имущество, главное — шестовые заряды.

— Это все будет обеспечено, — сказал Трой. Он знал, что Фулбрайт успокоится, как только уяснит себе свои обязанности. Лейтенант был похож на мастера, который знает свои машины, знает людей, обслуживающих эти машины, и поэтому может предсказать выработку. Что ни возьми — их радости, как бы мало их ни было, их безопасность, их жизнь, — они во всем зависели друг от друга; это они теперь знали твердо. Как и следовало ожидать, время обострило их взаимные обиды, их антипатии и мелкие разногласия. Когда изо дня в день живешь с человеком, вместе ешь и вместе спишь и не можешь от него уйти, то постепенно проникаешься к нему лютой ненавистью, какой не испытать и к чужому. На глазах Троя Лестер и Фулбрайт, Шийл и Черелли, Трауб и Уотлингер по самому пустячному поводу бросались друг на друга с кулаками. Ни одного из них нельзя было назвать приятным человеком; непрочный внешний лоск, приобретенный ими дома и в воскресной школе, быстро слетел под влиянием грязи и вечной усталости до одури, среди снарядов и мин, которые всегда ложились где-то рядом и до сих пор пугали, как в первый день.

Почему Троя одолевали беспокойные мысли? Может, он опасался, что не все его солдаты возвратятся после атаки дотов на высоте 378? Может, хотел доказать себе, что принятое им решение правильно? Он уже столько принимал решений, столько потерял людей — его рота наполовину состояла из новичков. Это не проходило даром, и он сам становился другим человеком. Трой теперь почти не отдавал приказов — он только предлагал, как лучше поступить. Солдаты в него верили. Когда он ощущал эту веру, он приходил в отчаяние. Он сказал, что самый сильный дот будет брать Фулбрайт со своим взводом. Если Фулбрайта убьют, или Лестера, или Шийла, выйдет, что это он послал их на смерть. И распредели он задания по-другому, все равно будет то же самое.

Лестеру было слышно, как чертыхается Фулбрайт; он не видел лейтенанта, потому что его скрывала выпуклость холма и потому что Лестер полз, опустив голову. Земля была мокрая и скользкая от вчерашнего дождя; уже через несколько минут одежда его промокла. Летом земля была другом; теперь она отвергала его. От этого рождалось ощущение бессилия и злости, но страха он не испытывал.

Страх исчез, как только он начал подниматься на высоту 378. Следом за ним двигались капрал Саймон, Уотлингер, Черелли, Трауб и Шийл. С ними ему предстояло сделать последнюю перебежку — ярдов пятьдесят по голому месту, без единой былинки, за которой бы можно было укрыться, — прямо к стене дота. Только добежать до этой стены, пригнуться к ней — и дот им не страшен, потому что немцы могли стрелять только через амбразуры. Фулбрайт сказал:

— Когда будете пересекать этот участок, вас будут прикрывать двадцать пять винтовок и минометы…

И Лестер ответил:

— Да, сэр! — хотя знал, что они не могут его прикрыть, потому что немцев за их бетонными укреплениями этот огонь все равно не достанет.

Лестер полз, стараясь оставаться незаметным. У него было достаточно времени, чтобы обдумать, почему это он не боится, — вероятно, потому, что достиг той точки, когда уже ничего не чувствуешь. Всю ночь он ворочался с боку на бок и не мог уснуть; он мысленно переживал эту перебежку — пятьдесят ярдов до стены дота; он представлял себе страшную минуту — удар, словно с размаха кулаком по лицу; вот он вскинул руку, перевернулся и замер, кровь сочится из раны, а сам он становится все легче, легче — сейчас улетит. Он так и не заснул до побудки. Он испытал все, что может испытать человек в предсмертных муках, и теперь ощущал только пустоту да страшную головную боль.